Избранное - [21]

На другой день, бреясь, он, пристально разглядывая себя, обнаружил возле глаз морщинки, которых прежде не замечал, отметил, что волосы еще не поредели, а глаза сохранили васильковую голубизну.

Анну Вебер он увидел только спустя две недели, она явилась со счетами, суровая, деловитая, говорила не поднимая глаз, словно боялась, что взгляд ее выдаст.

Эгон поймал себя на мысли, что хотел бы уличить Каца в каком-нибудь промахе и уволить, а на его место назначить Анну Вебер. «Под ее руководством дела клиники пошли бы куда лучше. Такая умная женщина достойна более высокой, более ответственной и лучше оплачиваемой должности», — объяснял он себе это неожиданно возникшее желание. Потом он нашел повод быть недовольным Кацем: тот дважды просил за своих неимущих родственников, и их бесплатно держали и оперировали в клинике. Доктор Таубер любил обходительность, но благотворительности не терпел. Званый обед, прием — это понятно, это, по сути дела, аванс, но бесплатное лечение — это нарушение естественного хода вещей. Доктор ничего не получал даром, но ничего даром и не давал. Это он и именовал корректностью. В конце концов, существует городская больница, и тот, кто не может платить за свое содержание в клинике и операцию у первоклассного хирурга, пусть отправляется туда.

Его не интересовали ни рост цен, ни снижение заработной платы, ни растущая безработица. Он не был ни безработным, ни министром, и экономические вопросы его не касались.

Вот Оскар действительно стал надоедлив. Он без конца приходил к Минне жаловаться, и рассказы о его неудачах достигали ушей и доктора Таубера. За последнее время Оскар вынужден был уволить часть рабочих, потому что доходы его упали. Оставшимся рабочим он снизил заработную плату. В знак протеста рабочие организовали забастовку. Организаторов забастовки полиция арестовала, и один из них, Гуго Друкер, выйдя из тюрьмы, где его по настоянию Оскара жестоко избили, обнаглел настолько, что среди бела дня посмел угрожать Оскару и даже выхватил револьвер. Его тут же снова арестовали и приговорили к нескольким годам заключения, а бедный Оскар заболел от страха и несколько месяцев пролежал в клинике Таубера. Поначалу у него был сильный жар, он бредил Друкером, никак не мог успокоиться и понять, что находится в полной безопасности, потому что того упрятали в тюрьму.

Жену Друкера тоже выгнали с фабрики, она искала работу, жалуясь, что по вине Оскара Зоммера умирает со своим ребенком с голода. «Глупая, — вздыхал Оскар, — ей бы во всем своего мужа винить». В один прекрасный день, ведя за руку растерянного оборванного сынишку, она явилась и к Минне. Угрожать она пришла или умолять, Минна не знала, потому что не приняла ее, и только с отвращением взглянула через окно гостиной на женщину в рваном платке и на мальчишку в лохмотьях, который брел, спотыкаясь, вдоль куртин на тонких как спички ногах.

Эгон Таубер не знал подобных неприятностей. Богатые больные приезжали к нему по-прежнему. Помещики, фабриканты, купцы — все, кто неожиданно разбогател и открыл на главной улице магазины, обращались в клинику Таубера.

Иногда, правда очень редко, Эгон Таубер случайно оказывался на городской окраине и на мгновение огорчался той бедности и антисанитарии, которые он видел вокруг. Ему бы хотелось, чтобы люди жили лучше — о, почему бы нет! — он хотел бы этого, но ведь от него ничего не зависело. «Этим людям жилось бы куда лучше, если бы они пореже заглядывали в корчму», — думал он. Ему казалось, что корчма единственная причина всех бед и зол. А раз так, значит, рабочие сами виноваты.

Вообще доктор Таубер был весьма строг по части нравственности. Он глубоко презирал пьяниц, неверных жен, семьи, в которых супруги не ладили между собой, а также пациентов, которые посвящали его в подробности своей жизни.

Послевоенное поколение раздражало его. Сколько прекрасных традиций исчезло! Какой разврат царит повсюду! Эти декольтированные платья, эти танцы в ресторанах, эти женщины, возвращающиеся по вечерам одни со службы, эти карты в семейном кругу! Негодовал он и по более ничтожным поводам, как-то: замена стоячих жестких воротничков мягкими, забвение тростей, замена обращения «господин доктор» на «дорогой доктор».

Что за нравы, что за люди! Им будто бы и дела нет до фамильной чести, семейных устоев, почтения к предкам!

Ближе к осени Кац, как того втайне и желал доктор Таубер, перешел работать в городскую больницу. А может, здесь под неусыпным взором Анны Вебер он боялся заняться какими-нибудь махинациями и полагал, что в городской больнице у него появятся побочные доходы, какие, по слухам, есть у всех государственных служащих. Некоторые учреждения стали теперь просто-таки золотыми жилами для чиновников. В городе появилось еще шесть частных выездов и даже два автомобиля.

Анна Вебер была в это время в отпуске. Таубер вызвал ее телеграммой: «Срочно приезжайте. Доктор Таубер», и она, взволнованная, запыхавшаяся, примчалась на второй же день. Узнав, в чем дело, она облегченно вздохнула, но лицо ее по-прежнему оставалось суровым. Теперь ответственность ее возросла, нужно было удвоить бдительность.