Избранное - [13]

В родительском доме Эгона всегда царили умеренность и скромность, теперь же в нем пахло бедностью. Костюмы отца были искусно заштопаны, сюртук скрывал большие заплаты на рубашках, к столу и на обед, и на ужин подавался вареный картофель, картофельные котлеты и картофельный суп.

Мать Эгона, с очками на носу, в выцветшем переднике и сшитых собственноручно шлепанцах, каждый день вечерами штопала, ласково журя старика за то, что носки на нем прямо горят.

Эгон знал, что родители отказывали себе во всем, чтобы он мог учиться, но ему казалось, что их сбережения после двадцати лет экономного ведения хозяйства и скромной жизни куда более солидны, и вдобавок считал, что значительную часть его содержания в Вене взял на себя дядя Петер, брат отца. Дядя Петер был ювелиром и унаследовал дело, передававшееся в роду Тауберов от отца к старшему сыну. У него была большая часовая мастерская и магазин, где продавались дорогие заграничные часы, драгоценности и антикварные вещи. Несмотря на то, что город был невелик, дядя Петер широко и выгодно вел свои дела, снабжая, будучи единственным ювелиром, часами и украшениями все близлежащие городки. Но щедрым он был, по всей вероятности, лишь по отношению к своему родному сыну. Теперь Эгону было стыдно, что он мог упрекать родителей, завидуя дорогому костюму богатого однокашника; его мучила совесть из-за каждой кружки пива, выпитой на Пратере с товарищами, он страдал даже из-за маленького серебряного медальона с бирюзой, который надел на шею Мици в день отъезда, когда та разрыдалась, а он вынужден был поклясться, что непременно вернется, а до тех пор будет ей регулярно писать.

Спина Вильгельма Таубера сгорбилась, а было ему немногим больше пятидесяти, глаза матери ослабели от бесконечной штопки и хозяйственных расчетов, Эгон считал себя виноватым. Он был их должником и чувствовал себя обязанным оправдать их ожидания. Разочаровать родителей он не имел права.

Отец считал, что в первую очередь Эгону надлежит выгодно жениться, потому что бедному врачу в этом городе делать нечего. К бедному доктору обращаются одни бедняки, к богатому — купцы, фабриканты, окрестные помещики, которые еще больше приумножают его состояние.

Эгон был согласен с отцом, а поскольку отец уже выбрал ему невесту, ему оставалось только попросить ее руки. Эгон был статен, красив, образован и принадлежал к уважаемому всеми семейству, поэтому обедневшие Тауберы не сомневались, что Гермина Зоммер, дочь бывшего арендатора графского поместья Сомбатфалва, ему не откажет. Зоммер был своим человеком в доме брата Петера и служил посредником в некоторых сделках ювелира. Когда Вильгельм Таубер встречал его там, Зоммер всегда отзывался об Эгоне с уважением и хвалил свою дочь Минну, получившую превосходное воспитание. Он сожалел, что его сын Оскар не пожелал учиться, а пошел по стопам отца и теперь работает где-то возле Клужа.

Доктор Эгон Таубер послушно облекся в черный костюм и отправился на семейный вечер к Петеру Тауберу, где его познакомили с Минной, и вел себя с ней, как положено влюбленному: был и любезен и галантен настолько, насколько позволяло ему высокое звание врача и семейная честь.

События развернулись куда быстрее, чем было в обычаях городка. Эгон не ухаживал за Герминой, как это было принято между молодыми людьми, он не собирал для нее цветов во время долгих прогулок по окрестным холмам, не уверял ее — а ей так бы этого хотелось, — что все больше и больше восхищается ее утонченной натурой. Доктор не считал необходимым тратить на это время. Ему казалось само собой разумеющимся, что коль скоро брак этот с его стороны одобрен, да и Минна ничего не имеет против, то не стоит труда и притворяться. Раз заранее известно, что она примет его предложение, что за Минной он получит приданое, которое даст ему возможность открыть кабинет, какого в городе еще не было, то зачем нужны всяческие проволочки?

К тому же Минна показалась ему привлекательной, — невысокая, полненькая блондинка с глазами голубыми, словно выцветшие на солнце полевые цветочки, она на этом вечере говорила мало, больше улыбалась, а когда кто-то сел за рояль, то и спела. Эгон был очарован. У нее был сильный чистый голос, похожий на бурный, но прозрачный поток. Этот голос как-то не вязался с ее невысокой округлой фигуркой. Эгон даже подумал, что женщина с таким голосом несомненно обладает редчайшими душевными качествами, что она не может быть заурядной натурой и что брак, который он принял как святую сыновнюю обязанность, принесет ему спокойствие и счастье. Если его невеста так деликатна и умна, как говорят ее улыбка, скромность и ангельский голос, то и он сможет стать для нее идеальным мужем. Отправляясь знакомиться с Минной, он спрашивал себя не о том, будет ли счастлив сам, потому что это не касалось его обязанностей перед родителями, а о том, сможет ли стать примерным мужем для девушки, которой ни разу в жизни не видел. Теперь он понял, что сможет, и со спокойной совестью намеревался просить ее руки.

Перед этим ответственным шагом Вильгельм Таубер вызвал сына в комнату, служившую одновременно и кабинетом, и гостиной, и, усадив сына на стул и усевшись сам в потертое плюшевое кресло возле выгоревших гардин и кадок с искусственными пальмами, заговорил сдержанно и серьезно: