Избранное - [93]

На нем длинное до пят летнее коричневое пальто, выгоревшее на солнце. Голова его дергается, и он быстро бормочет: «Нн-да, нн-да», даже когда все молчат. Напротив них — бывший арендатор базара в Некуле; он молод, усы у него рыжие, глаза синие, в правом ухе серебряная серьга. Он отхлебывает большими глотками кофе и улыбается; в его нервной улыбке проскальзывает негодование, которое он выскажет здесь, у господина Ницэ, чтобы раз и навсегда стало ясно, «где есть деспотическая гидра и где ее нет». Слева от него, возле госпожи Гиолицы, волостной лекарь, высокий и костлявый мужчина; он утверждает, что после кофе две-три рюмки рома — «отличное средство, замечательное средство, особенно против микробов, которые так и кишат в воздухе миллиардами миллионов, кишат повсюду и даже в доме господина субпрефекта». Рядом с субпрефектом сидит начальник почты и телеграфа, назначенный на этот пост еще гидрой; но он «готов умереть за новую партию: он подвергся гонениям, его по праву должны были назначить не сюда, а в Слатину». Телеграфист Прикор, мужчина рослый и сильный, не дурак выпить, ни в чем не знает устали; он будет «главной опорой действий» во время выборов делегатов, о чем сам и доложил госпоже Гиолице, как только услышал из уст префекта Колибана, что новым субпрефектом будет господин Ницэ, человек деятельный и ярый оппозиционер; он стал таким с тех пор, как деспотические политиканы сместили его с поста субпрефекта.

Кроме того, за столом еще около десяти местных адвокатов, но не таких, как Чиупей и Андрин.

В десять часов субпрефект встает, стучит кольцом по стакану и говорит взволнованным голосом:

— Господа, заседание открыто. Пусть каждый скажет свое слово. Опасность велика, опасность огромна, и все мы ее сознаем! И поэтому (он кашляет и вытирает усы, глядя на их кончики)… и поэтому заседание открыто. Гиолица, дорогая, пусть принесут вина… и поэтому… ввиду того, что опасность велика… надо просить слова.

Господа, всем должно быть хорошо известно, что я даю слово только тем, кто хочет говорить.

Госпожа Гиолица зовет слугу.

Приказывает принести вина.

Появляется вино.

Госпожа Гиолица просит слова.

Лекарь уверяет, что «и вино помогает против микробов».

Гиолица берет слово.

Все ждут в глубоком молчании. Слышится только бульканье вина, наливаемого в большие хрустальные стаканы, на гранях которых играет свет лампы.

— Господа, — начала госпожа Гиолица, опершись на сжатые кулаки, — господа, здесь идет речь о политике большой или малой?

— Разумеется, о большой, — ответил адвокат Чиупей, поглаживая бакенбарды и пожирая Гиолицу глазами.

— О большой, — пробормотал председатель временной, дергая головой, — н-н-да, н-н-да, понятно, о большой…

— О большой! — завопил телеграфист Прикор. — Мы безусловно признаем только самую большую…

— Раз так, — продолжала госпожа Гиолица, опьяненная своим успехом, — мне необходимо сказать вам, что творит деспотическая гидра политиканов, какими темными делами она ворочает, да еще тайно; у них нет мужества, у этих бывших подлецов, они не выдают своих политических секретов.

— И поэтому… ввиду того, что опасность велика, — вставил субпрефект, поднося стакан ко рту, — мы должны быть все как один…

— Не перебивай меня, Ницэ! Не перебивай меня! — закричала госпожа Гиолица. — На самом деле это даже больше, чем темные дела! Грязные политиканы волости объединились, и лидер их находится в Слатине — это бывший генеральный директор Табачного управления, а его подручный в Горунье — это бывший депутат первой коллегии. А мы, господа (Гиолица потрясает поднятыми кулаками), мы, жители Некуле, находимся между двух огней: между Слатиной и Горунью!

— Между двух огней? — изумленно спрашивает временный, широко раскрывая испуганные глаза. — Да-н-н-нда, н-н-нда, что же делать?.. Что же делать?

— И поэтому… ввиду того, что опасность велика… — перебил субпрефект, кашляя и берясь за стакан с вином.

— Позволь уж мне, Ницэ! — взвизгнула госпожа Гиолица, грозя ему кулаком. — Мы находимся между двух огней, между лидером и его подручным, между Слатиной и Горунью… но всего ужаснее, господа, что огонь пылает и здесь, среди нас!

— Даже в Некуле? Даже и у нас темные дела? — удивился старик Андрин, бывший старостой во время деспотической гидры.

— Ну, уж этого я себе не представлял, н-н-нда, — забормотал председатель временной, дергая головой, — н-н-нда — н-н-нда… не представлял, клянусь своей жизнью, а я уже человек старый!

— А вот я уверен и даже безусловно уверен, — заявил, подымаясь, телеграфист Прикор, — и готов разгромить их главную опору действий!

— И я уверен, даже больше того — убежден, это же ясно как божий день! — заорал бывший арендатор базара в Некуле. — Я уверен, и напрасно господин Андрин удивляется. Почему именно они, их благородие, бывший примарь гидры, представляются удивленными? Я, например, не удивляюсь. Уши оппозиции находятся даже здесь, среди нас. И господин Андрин знает это прекрасно. О-о-о! Он знает это лучше нас всех!

— Я протестую! Я протестую! — возмутился старик Андрин, поднимая правую руку (рука его дрожала). — Я протестую! Люди меня знают! Никогда я не был против правительства! Ни одно правительство не жаловалось на меня! Больше того… я готов и сейчас…