Избранное - [90]

Слух этот дошел и до Ианы с Гирой. И, потеряв всякую надежду на примирение, они еще пуще озлобились друг против друга.

Близилась весна. Как-то матушка Иана дернула Ирину за фартук и гневно сказала:

— Ты вот все ладила, что я, мол, ничего не смыслю! Ну кто же, по-твоему, обломал мне все сливы около забора, если не сама Гира?

— Может, это ветер, мама, — ответила Ирина.

— Будет чепуху-то городить! Ветер тополя ломает, акацию, абрикосы, груши, яблони, айву, ореховые деревья, но никак не сливы, когда на них ни листочка, ни плода… Не так ли? Ну погодите у меня, и у вас в саду ветер погуляет, уж помяни мое слово!

На другой день матушка Иана обрубила ветки слив, которые свешивались через забор прямо к ней в сад. Теперь у обеих соседок сливы, что росли возле забора, уменьшились наполовину.

Все в округе дивились!

Упаси бог от этакой беды!.. А что-то еще дальше будет!

Снег уже стаял, пробивалась первая травка, цвели подснежники.

Как-то раз матушка Иана вышла из дому и в раздумье направилась к забору, где росли сливы. Кажется, вот все бы на свете отдала, думала Иана, только бы быть спокойной, только бы вернуть прежнюю дружбу… И тут-то ей почудилось, что кто-то в черной шубейке приблизился к забору и швырнул к ней в сад мертвую ворону.

Ах, вот как! Так, значит, над ее добротой издеваются? Она покаяться готова, а над ней смеются, всякие пакости чинят! Хорошо же, посмотрим, кто кого! Она подкралась к вороне, схватила ее за кончики крыльев и, покрутив несколько раз, что было сил швырнула в сад Гиры. Так и летала ворона — то туда, то обратно. Старухи, низко согнувшись, копошились в земле, как петухи, которые, только кончив драку, готовятся начать ее снова; вздрагивая и досадливо ворча, они с нетерпением поджидали момента, чтоб бросить падаль во вражеский огород. Сердца их так и трепетали от радости, когда они слышали, как дохлая ворона падала наземь. То Иана отступала — тогда торжествовала Гира, и, наоборот, когда Иана побеждала, — Гира сдавалась. Так и метались они, напоминая злобно рычащих собак, которых разделяет забор.

— Стало быть, мой двор для Ианы все равно что мусорная яма! — говорила Гира Рэдукану, потирая замерзшие руки.

— Теперь она мне и в дом может всякой нечисти принести и нож к горлу приставить! Чего ей! Она вон уже всякую гадость ко мне во двор бросает. Смотри, Ирина, чтоб ноги твоей у них не было! Чего доброго, люди еще подумают, что ты сохнешь от любви… — жаловалась Иана своей дочери.

А Гира негодовала:

— И говорить нечего, Рэдукану, ясно, как дважды два — четыре. Вот что я тебе скажу: собаки, которые от одной двери к другой бегают, плохо дом стерегут! И вот тебе, выбирай: мой дом или их! Ты что хочешь, чтоб вся деревня говорила, что они тебя приворожили?..

Дети молча страдали, и чем сильнее было их страдание, тем сильнее хотели они увидеться, поговорить, излить друг другу душу…

Старухи совсем обезумели, по ночам им мерещились всякие кошмары: загорелся дом, пришли турки…

Уже чувствовалось приближение весны, и вдруг ударили сильные морозы. Как-то раз Гире показалось, будто в ее плетне не хватает нескольких прутьев.

— Ах, вот оно что! Ну, погоди, кумушка Иана…

На другой день на рассвете она начала вытаскивать прутья из плетня Ианы. И до тех пор выдергивала их, пока от забора почти и помину не осталось.

Иана, узнав об этом, чуть не умерла от злости.

— Ах, вот как?.. Ну хорошо же, погоди!..

В полночь она тихонько поднялась, чтоб не разбудить Ирину, которая спала рядом с ней, оделась и быстро вышла в сад. Сначала она тщательно вымерила плетень, чтоб точно установить, какая часть плетня Гиры, а потом стала выдергивать сразу по нескольку прутьев.

— Вот тебе, вот! вот! вот!

И так до самого вербного воскресенья одна ломала, а другая выдергивала прутья из плетня, пока от него уже ничего не осталось, кроме кольев, торчавших, словно зубья редкого гребня. Ну, ладно, старухи — на ножах, но дети-то чем виноваты? Ведь они выросли вместе; еще в детские годы резвились они в зеленом саду, ловили бабочек, ели незрелые абрикосы, слушали сказки и, замирая от страха, прижимались друг к другу. Как трогательно и невинно было их представление, будто они «муж и жена»… Рэдукану приносил в корыте песок, воображая, что вернулся из далекого путешествия и привез пшеницу, а Ирина, повязав голову платком, ждала его под густой тенью орешника; Рэдукану дарил ей ромашки и чебрец, — чебрец она должна была положить за пазуху, а ромашки воткнуть в волосы… Как тяжело жить в разлуке! С каждым днем они становились все взрослее, все молчаливее и любили друг друга все сильнее и сильнее. О чем только не шептала им цветущая весна, о чем только не щебетали им птицы, и чего только не сулило им лето, обильное плодами! И как трепетали их сердца, когда они, бывало, сидели рядом, прижавшись друг к другу. А когда шестнадцатилетний Рэдукану, попрощавшись с Ириной, садился верхом на левого пристяжного и хлопал длинным бичом, он был горд, хотя отдал бы и коней и телегу, только бы не разлучаться с Ириной, которая, прислушиваясь к далекому звону колоколов, смотрела ему вслед, пока он не исчезал из виду в облаке пыли.