Избранное - [89]
Ирина вздохнула. Стыдно ей было, а то бы расплакалась! Слова матери заставили ее призадуматься.
— Мама, завтра воскресенье и наш черед: мы пойдем обедать к матушке Гире?
— Отбери-ка лучше фасоль для похлебки да растопи утром печь: лепешки сделаем, испечем перец да баклажаны… Будем обедать дома, — ответила Иана, входя в дом.
Ирина не шелохнулась. Ее прямо в жар бросило: чесался правый глаз, уши горели, в горле пересохло от волнения. Не в силах больше сдерживаться, она так горько заплакала, будто мать похоронила; она даже не знала, кто ей дороже — Иана или Гира, так горячо любила обеих.
В это воскресенье они не обедали вместе. И обе пожалели об этом. Гира думала:
«Ну ладно… может, я и была виновата… но почему они ко мне не пришли? И слова ей не скажи, сразу из себя выходит!.. Вот тебе и добрая соседка!»
У Ианы кусок застревал в горле.
«Ну хорошо… может, зря я погорячилась… но кто начал? Вот пришла бы ко мне и сказала просто: «Полно, кумушка, пожалуй-ка к нам на обед…» Ну что тут особенного?»
И так проходили дни за днями. Дошло до того, что соседки стали даже бояться друг друга. Вначале они здоровались, смотрели друг другу в лицо, потом при встрече стали опускать глаза и, наконец, вместо обычного приветствия лишь нехотя кивали головой.
А когда наступила зима, они жаловались детям, которые слушали их печально и молчаливо:
— Иана-то… вихрем мимо меня мчится! Ну и ну!
— Слышь ты! Гира-то точно в монахини постриглась, даже и не смотрит на меня, глаза отводит… боится, сглажу ее, что ли?
— Да что уж говорить, Иана лучше по грязи пойдет, чем встретится со мной на тропинке!
— Вишь ты, Гира-то как разбушевалась… будто только ей одной и можно по тропинкам ходить… как увидит, что я хочу пройти, так идет по тропинке — еле ногами передвигает, — это чтоб я подольше постояла да подождала…
— А знаешь, Рэдукану, Иана увидела, что я за ворот-то берусь, да как бросит ведро в колодец — чуть руку мне не оторвала! Подумать только!
— Вот, Ирина, милая, ясно же как божий день… были мы в церкви, я возьми да протяни свечу — у Гиры-то свеча горела, вот я и хотела свою-то зажечь, — а она притворилась, будто свеча у нее из рук падает, та и погасла! Все женщины сразу догадались…
Правда, иногда Рэдукану все же приходил к матушке Иане, но уж не засиживался так долго, как раньше. Наведывалась и Ирина к Гире: «Как поживаете?» Да с тем и уходила.
Так прошла почти вся зима. Раньше старухи всегда поглядывали, топится ли у соседки печь. Теперь этого и в помине не было! Если одна слышала, как другая рубит дрова, то непременно ждала, чтоб та кончила; боялась, как бы она ее через забор не увидела! Но вот в последний день мясоеда, перед великим пасхальным постом, уж грех не соблюсти старинные дедовские обычаи: есть вместе пирог с творогом, подвесить к потолку на веревочке кусок нуги и откусывать парню и девушке по очереди — только чур, руками не дотрагиваться! Хоть бы обменяться нугой или двумя свечами! Грех, что и говорить!
Снегу навалило по колено. Из труб домов рвались густые клубы дыма. К вечеру туман постепенно окутывал слободку. Сады и крыши домов чуть виднелись в синей дымке. В окнах мерцали желтоватые огоньки.
— Ирина, снеси-ка поскорей Гире свечи и нугу, — сказала матушка Иана, — а я пока присмотрю за лепешками.
И когда Ирина ушла, матушка Иана, которой не терпелось доказать, что она куда учтивее Гиры, сердито проворчала:
— И чего они нос-то задирают?.. Могли бы и сами к нам прийти — небось ноги бы не отвалились!
А Гира, увидев Ирину со свечами и нугой, так и вспыхнула вся и, нахмурившись, подумала: «Позор-то какой! Значит, Иана первая меня поздравила. Что ж, видно, надобно терпеть!»
— Свечи-то какие — ну чисто столбы! Почитай, на весь год хватит!
А свечи были небольшие. Бедная Ирина поцеловала руку у матушки Гиры, опустив глаза, поздоровалась с Рэдукану, постояла-постояла, да и ушла. Огорчилась она — какие люди-то, и не поймешь их!
Пришел и Рэдукану к матушке Иане. Иана косо взглянула на него, помрачнела и сказала, качая головой:
— Гмм! Ну и нуга! Пальчики оближешь! И где вы столько орехов-то отыскали?!
А на самом деле нуга была раскрошенная, темная, а орехов и не видать было! Рэдукану покраснел, комкая в руках шапку, сбивчиво пробормотал какое-то приветствие; потом пристально посмотрел на Ирину, которая едва сдерживала слезы. Уже стоя на пороге, он проворчал, глубоко огорченный тем, что матери их повздорили из-за пустяка:
— Да, видать, так оно и есть… обе рехнулись!
И, даже сами того не желая, старухи стали врагами. Не иначе, как нечистый попутал: все время ворчали друг на друга. Однажды утром Иане показалось, будто бы Гира вылила к ней в огород помои. Разъяренная, она вихрем влетела в дом и бросилась к дочери:
— Подумай только, Ирина! Прямо светопреставление какое-то! Она выплеснула помои ко мне во двор! Не нашла другого места, что ли? Я грязь за ними убирать не собираюсь!
А на другой день и она вылила помои в огород матушки Гиры. Соседи начали шептаться: «Старухи-то совсем одурели, сторонятся друг друга, бранятся, просто стыд потеряли! Чай, не маленькие — жизнь прожили!»
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.