Избранное - [84]
Господин Вуча проверял нас всех подряд. За ним шли трое главных: один с тростью, другой с широкой линейкой и третий с наводящей ужас четырехгранной линейкой.
Пока он осматривал всех, пока он читал наставления одним и бил тех, кто этого заслуживал, колокол уже звонил на перемену. Мы все вскакивали. Один из главных читал молитвы: «Царю небесный», «Верую», «Свете тихий», господин Вуча бесшумно, крадучись, расхаживал по классу с палкой в руке, чтобы можно было всыпать тому, кто не стоял смирно и покорно перед ликом бога.
И часто, когда мы доходили до слов: «И паки грядущего со славою судити живых и мертвых», слышались звуки: «Ж-ж-ж, трах, шлеп, хлоп, о-о-ой! Ха!» и восклицания: «Басурман!»
Таковы были уроки по понедельникам.
В четверг, после полудня, мы не учились, был традиционный отдых в середине недели. Утром школу приводили в порядок, а потом у нас были практические занятия. Господин Вуча, сопутствуемый главными, которые, как всегда, были во всеоружии, засыпал каждого из нас вопросами, причем ответы мы заранее должны были вызубрить.
— Как должен приходить ученик в школу?
— Выучив уроки.
— Как должен сидеть ученик за партой?
— Прямо, с шапкой за спиной, устремив глаза в книгу.
— Как должен идти ученик по улице?
— Чинно, не дразнить собак, не браниться и не драться.
— Сколько народностей в Соединенных княжествах?
— Много, но по численности и уму на первом месте четыре с половиной миллиона румын; румын всегда обведет вокруг пальца и турка, и русского, и немца, и татарина, и попа, и цыгана.
— Как румын узнает грека?
— Он заставляет его сказать: «Ретевей де тей мириште де мей»[32].
— А как говорит грек?
— Причмокивая губами, шепелявя и брызгая слюной, говорит: «Ретавела телатин дела милисте мела».
Так заканчивался и четверг.
Мы укладывали книги в сумки, молились о ниспослании нам разума, знаний, здоровья, за благополучие родителей и учителей и удирали играть в «свинью», в бабки и запускать змеев.
В субботу готовились к воскресному дню. Руки, лицо, уши, шея и волосы должны были быть вымыты с мылом, а ногти — подстрижены. Осмотр начинался с утра. Господин Вуча бил «басурмана» по ладони, залеплял в лицо ему пощечины, докрасна драл за уши, нещадно трепал за волосы и награждал подзатыльниками.
С ногтями нашими он вел непримиримую войну. Если они не были тщательно подстрижены, мы должны были состроить из пятерни «цыпленка», сжав пальцы в виде цветка, ногтями вверх, и господин Вуча четырехгранной линейкой наказывал этого басурманского «цыпленка». И наказание было таким жестоким, что мы вопили от боли. А господин Вуча, подпрыгивая, пощипывал бороду, словно играя на гитаре, хохотал, быстро моргал глазами и повторял то и дело:
— Сделай-ка цыпленка, басурман! Ишь, как запрыгал, басурман!.. Будто убивают его… Главный, всыпь ему как следует… Еще раз… еще пяток!..
И если крики становились громче, то он не только не убавлял числа ударов, а, напротив, увеличивал их.
Вторник, среда, пятница…
Он вызывал к доске или к географической карте одного из главных. Главный староста невнятно бормотал названия уездных городов, назойливо повторял определения частей речи, мялся у доски, не умея решить пример на умножение.
Господин Вуча зевал, протирал глаза, теребил бороду, пока ему не надоедало.
— Достаточно, басурман… Вижу, что знаешь… Хорошо, басурман… Теперь надо бы поймать какого-нибудь басурмана… Иди на место. Говори «пароль»!
Главный староста кричал громким голосом:
— Глаза в книгу, не отвлекаться, полная тишина и ни малейшего движения. Иначе пять подряд и без обеда.
«Пять подряд и без обеда» означало, что тот, кто пошевелит рукой или хоть слегка повернет голову, отведает пять ударов тростью по ладони и его до ночи запрут под замок.
Все застывали, устремив глаза в книгу.
Господин Вуча закрывал глаза и притворялся, что спит (иногда он и впрямь засыпал). Он подпирал голову руками, прикрыв лицо растопыренными пальцами: ему непременно надо было изловить какого-нибудь басурмана.
Просидев так час в тупом оцепенении, мы чувствовали, что у нас начинала кружиться голова. Мы слышали дыхание друг друга.
Мысль, что нельзя пошевелиться, утомляла нас. Голова начинала дрожать, затылок и шея немели. В летнюю жару пот струился у нас по лицу и стекал за рубашку. Самые слабые из нас не могли удержаться, чтоб не пошевелить рукой, ногой или не отереть щекотавшие их струйки пота.
Этого было достаточно.
Преступление каралось.
Господин Вуча радостно вскакивал из-за стола, теребил бороду и кричал довольным голосом:
— Ага, басурман! Поймал басурмана! Главный, наблюдающий за порядком, — пять подряд и без обеда!
Если же не удавалось никого изловить, то сыпались доносы на виновных в хранении бабок.
— Ну, сорванцы, у кого еще есть бабки? — спрашивал господин Вуча.
И мальчики, одни из злости, другие по глупости, начинали:
— А вот такой-то взял у этого десять «альчиков» и «хруль».
— Ха, басурман!..
— У такого-то полный чулок «катышков»…
— Ха, басурман!..
— У такого-то пять свинчаток, три битка со свинцом с правой стороны и два с левой.
— Ха, басурман!..
— Такой-то выиграл двадцать «козанков».
— Ха, басурман!..
И он всех записывал. На другой день мы должны были принести битки, альчики, катышки, свинчатки, гвоздыри, иначе нас били по ладоням утром и после обеда, и так всю неделю, пока мы не приносили их. А у кого не было столько бабок, тот выклянчивал у родителей денег, чтобы докупить недостающие.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.