Избранное - [83]
И какой он был опрятный! Он вытирал ботинки носовым платком, беспрерывно стряхивал с одежды пылинки щелчками, а после этого дул три раза коротко и быстро, а потом откашливался: хэ-хэ.
Ходил господин Вуча вовсе не так, как ходят все люди. Мы следили за ним издали. Он двигался быстро, мелкими шагами, легко как мышь, и, проходя мимо кучи мусора, всегда, бывало, сплевывал через плечо, а когда дорога была грязная, он перепрыгивал с камня на камень, отряхивая ноги, как кот лапки. У двери учительской он, обхватив бороду правой рукой, поглаживал ее, оскаливаясь, как собака, которая собирается зарычать, захватывал кончики усов пальцами, затем разжимал руку, сдувал с нее что-то, откашливался и входил в дверь тихо, неслышными шагами.
Уроки проходили гладко. Никто ничему не учился.
В классе было шестнадцать парт; на партах было шестнадцать «первых» и шестнадцать «старост»; над старостами — три «главных»: двое наблюдали за занятиями и один — за порядком. Старосты отвечали урок главным, первые — старостам, а рядовые ученики — первым. Рядовые ученики «подмазывали» первых, первые — старост, а старосты — главных; главный же, наблюдавший за порядком, не ставил отметок, а только отмечал одним, двумя и тремя крестиками тех учеников, которые не сидели смирно, когда ему хотелось, чтоб «была мертвая тишина»; он брал все что мог и от старост, и от первых, и от рядовых учеников. Главные били всех; старосты — начиная от первых и кончая рядовыми школьниками; первые тузили рядовых, рядовые — друг друга.
За отметку «плохо» не полагалось давать ничего, за «посредственно» — хлеб, сыр, маслины; за «хорошо» — половину пирога и пряника, за «очень хорошо» — кроме всего этого, надо было отдать еще бабки и новую металлическую ручку; за «отлично» — несколько мелких монет, преимущественно из новых денег, которые тогда только что были выпущены. Отметка «превосходно» — п (малая) и П (большая) — стоила пятьдесят бань.
Главные указывали старостам, что надо учить «отсюда и досюда», старосты в свою очередь указывали первым, первые — рядовым ученикам.
Обычно, когда господин Вуча входил в класс, мы все сидели, не поднимая головы и не отрывая глаз от книги, а он начинал проверять отметки. Получивших «посредственно» он таскал за уши, получивших «плохо» бил по ладоням широкой линейкой, тростью, а когда приходил в ярость, то пускал в ход даже четырехгранную линейку.
О! Тогда он был очень жесток! Он быстро теребил бороду, так что только пальцы мелькали, и безжалостно приказывал:
— Всыпь ему, басурману, десять ударов, всыпь ему десять!.. Ха!.. басурман!.. Десять!.. Пять как придется и пять — ребром линейки!
Главные били немилосердно. Сколько раз я слышал звуки: «Ж-ж-ж» и вслед за тем: «О-о-ой». Мы трепетали от страха, дыхание у нас замирало.
Я помню, как однажды у меня скопилось пятьдесят бань — я собирал по копейке деньги, которые мне давала мама. Две недели подряд я получал только «посредственно» и «плохо». Господин Вуча драл меня за уши, бил по ладони, а когда пришел черед четырехгранной линейки — «пять как придется и пять — ребром», я отдал старосте пятьдесят бань. В этот день он мне поставил «очень хорошо», «превосходно» малое и «превосходно» большое.
Господин Вуча, увидя такое чудо, затеребил бороду и злобно засмеялся.
— Ха, басурман, видишь, басурман, захочет, так выучит, басурман, ну-ка, всыпь ему три раза ребром линейки, ведь может басурман, а не хочет!
Понедельник для господина Вучи — день новостей. Новости эти были хроникой предместья. Господин Вуча сидел за столом, облокотившись и подперев голову руками. Один из учеников быстро поднимал руку, вытянув два пальца.
— Что?.. Случилось что-нибудь?
— Новость, господин Вуча.
— Хорошо, басурман… расскажи, басурман.
И тот начинал:
— Один барышник сдавал внаем для работы на гумне необъезженную лошадь; поблизости играл маленький мальчик и нечаянно попал на круг, где ходила лошадь… она растоптала его копытами; мальчика подняли мертвым, с разбитой головой и всего в крови.
Господин Вуча вздрагивал, бледнел и, застегивая сюртук, говорил:
— А, басурманский сын!
Поднимался следующий и начинал:
— На наших соседей напали грабители. В доме было пятеро детей. Двое спали с матерью, трое — с отцом… Мне страшно рассказывать, господин Вуча…
Вуча, дрожа, спрашивал:
— Детей они убили?
— Троим они отрубили голову топором… Остальных задушили…
— О!.. басурмане… А мать?
— Не знаю, что с ней сначала сделали… Только потом задушили ее полотенцем.
— Видишь, басурман!.. Что они могли с ней сделать? Они убили ее, злодеи… а мужа?
— Они содрали с него кожу с ног до головы, потом разрезали его на мелкие кусочки и сложили их грудой посередине комнаты, а в верхушку этой груды воткнули голову с оскаленными зубами…
— О! О! С оскаленными зубами!.. Припэшел, иди сюда, негодяй!.. Иди сюда!
Припэшел — была курчавая собачонка, с которой он никогда не разлучался.
— Иди сюда! — кричал господин Вуча, прогуливаясь по классу.
Поднимался и третий. Он знал нечто «более потрясающее». Затем вставал четвертый, пятый, и каждый с выдумками — кто во что горазд.
Звонок. Молитва. Урок кончен.
После полудня, все в тот же понедельник, был осмотр одежды и головных уборов. Одежда должна была быть чистой и заштопанной. Головные уборы на тесемках, завязанных вокруг шеи, должны были висеть за спиной.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.