Избранное - [82]

И уж далеко, за церковью святого Штефана, брат остановился и сказал:

— Вот школа.

Школа!

У меня перехватило дыхание. Я широко раскрыл глаза. Мне не верилось. Это и есть господская школа? Какие-то длинные строения, низкие и обветшалые. Не было высоких железных ворот, да и вовсе никаких ворот не было! Против школы — полуразвалившийся погреб, наполненный отбросами, вокруг школы — большой двор, густо заросший бурьяном.

Ну, такие-то дома я уже видал!

Брат оставил меня во дворе. Мальчишки громко кричали, шалили, играли в кости и пуговицы, прыгали на одной ноге, играя в «классы».

И школьников таких я уже видел!

Только бы мне не провалиться! Но вот брат взял меня за руку и тихо сказал:

— Пойдем в третий класс. Директор дал мне записку, чтобы я тебя записал.

Войдя в класс, я увидел трость, желтую и блестящую, прислоненную к столу «господина учителя».

Господин учитель — высокий, худой человек с реденькой и курчавой бородкой.

Господин учитель был мрачен и бледен.

Господин учитель вызывал мальчиков резким голосом.

Ученики сидели за партами как святые. Трое наказанных с красными, горящими как огонь ушами стояли на коленях возле черной доски; слезы капали на раскрытые и поднесенные к самому кончику носа книги.

Трость, слезы, красные уши. Господин учитель, худой и высокий… Смелость моя мгновенно улетучилась… Я задрожал. А брат, тихо переговорив с учителем, шепнул мне:

— Он тебя выслушает, отвечай громко и внятно.

Брат ушел. Мне хотелось броситься следом за ним. От страха я даже не мог плакать.

Господин учитель посмотрел на меня усталым взглядом. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Когда он открыл рот, мне показалось, что он меня сейчас проглотит.

— Ну… мальчик… сколько тебе лет?

— Восемь… в Петров день исполнилось…

Голос у меня дрожал, будто меня душили.

— Читать умеешь?

— Умею…

— Доставай хрестоматию.

Сую руку о сумку, сшитую мамой из клетчатого полотна, и вынимаю «Волка и Ягненка». Так мы называли хрестоматию, потому что она открывалась этой басней…

Он тоже попросил у одного из учеников хрестоматию и открыл ее.

Книга дрожала у меня в руках; дрожала до тех пор, пока не упала на пол.

Мальчики засмеялись.

Я нагнулся, чтобы поднять ее. Господин учитель так громко закричал: «Тише!», что я так и замер.

— Подыми книгу! Открой ее на пятидесятой странице и читай!

Я поднял книгу. Открыл ее на пятидесятой странице, но она перевернулась на восьмидесятую страницу, на «Чуму при Карадже». А на пятидесятой странице был «Соблазн».

— Читай же, наконец, растяпа!

От страха я выпалил:

— Соблазн!..

Но книга была открыта на восьмидесятой странице, и я начал читать громко и внятно:

— Когда-во-время-чумы-при-Карадже-рассеялись-горожане-по-деревням-а-крестьяне-по-пустынным-местам.

Ученики прыснули со смеху.

— Хватит, вижу, что знаешь, — сказал учитель. — Что ты выучил по арифметике?

— Сложение, вычитание, умножение, деление и еще сложение, вычитание, умножение и деление простых дробей.

— Сколько будет двадцать пять ослов и пятнадцать волов?

Я соображал, раздумывал: на сложение что-то не похоже, потому что брат учил меня складывать только одинаковые предметы и объяснял, что это и есть сложение. Ну, стало быть, это умножение. Но брат был более добрым, он бы мне сказал, сколько стоил один осел и один вол, чтобы я мог сказать, сколько стоят все они вместе. Когда я понял, что выхода нет, я решился ответить:

— Господин учитель, я не могу подсчитать ослов и волов, потому что у моего отца есть только лошади… С лошадьми я бы сообразил…

Я знал, что отец купил лошадь «Малыша» за двести лей.

Господин учитель засмеялся, ученики расхохотались, а у меня слезы брызнули из глаз.

— Ну пусть будут лошади. А вот теперь посмотрим, что ты знаешь.

Я направляюсь к доске, беру мел, трижды роняю его, потом начинаю считать ослов и волов за лошадей и по цене «Малыша», то есть по двести лей. Складываю двадцать пять ослов и пятнадцать волов, умножаю сумму на двести лей и поворачиваюсь к учителю. Он смотрел вниз и вовсе не видел моих подсчетов.

Я откашливаюсь и кричу:

— Восемь тысяч, господин учитель!

Господин учитель разразился смехом и хохотал, хохотал до упаду. Успокоившись, он сказал, глядя в потолок:

— Подумать только, что двадцать пять и пятнадцать могут дать восемь тысяч! Главный староста, возьми его и отведи во второй класс!

Главный староста схватил меня за рукав и вывел вон из класса. По дороге он сказал мне: «Учитель срезал тебя».

Мы несколько раз повернули по коридору, и главный староста открыл дверь. Я вошел во второй класс и встретился глазами с учителем с белой бородой.

— Господин Вуча, его срезал господин Петран.

— Ха-ха, басурман, срезали басурмана… Ха-ха, басурман! Хорошо, басурман!!.

Так я попал в руки к господину Вуче.

Через месяц я постиг всю мудрость обучения и отлично узнал господина Вучу.

Долго он мне потом снился. Даже и теперь он стоит как живой у меня перед глазами.

Невысокий, толстенький, с редкими и седыми волосами, с острой бородкой, аккуратно подстриженной ножницами, белой-пребелой как снег, особенно на конце, с зеленоватыми глазами, маленькими и быстрыми, с лицом желтым, чистым и без малейшей кровинки. Зимой он кутался в мохнатую меховую шубу, летом — мы невольно заглядывались на него, так красиво он был одет: синий пиджак, черные панталоны, тиковая, светло-желтая жилетка, выглаженная и блестящая, золотая цепочка, толщиной в палец.