Избранное - [72]
Вдова смотрела во все глаза и не верила своим ушам; но у нее было доброе сердце, и, уходя, она сказала:
— Будь здоров, Дед Мороз, навещай нас почаще!
— Будь здорова и ты, добрая женщина!
Исполин выпрямился, вырвал с корнем толстый дуб, оперся на него, повернулся и шагнул вперед. Шаги его были так широки, что и лучшему бегуну не догнать, лучшему скакуну не перескакать. А позади него враждовали между собой северный и южный ветры, и, ослепляя людей, крутясь вихрями, словно облака, валил густой снег.
Все так и застыли, разинув рты. Потом разошлись по домам, радуясь тому, что избавились от старика, унесшего с собой вьюгу.
Поп бранился с попадьей и все стоял на своем, повторяя, что Дед Мороз велел ему не спать всю ночь и говорить беспрерывно:
А дело было вот в чем: Дед Мороз сказал попу, что ему повезет на рождество только в том случае, если он всю ночь будет повторять эти слова. И бедняга всю ночь напролет бормотал, точно сумасшедший.
Мельник же, как только увидел, что замерзли все реки в округе, кроме той, на которой стояла его мельница, решил, что это чудо Деда Мороза, и принялся чинить и подмазывать ось мельницы, готовясь к завтрашней жаркой работе.
А жадный рыбак сделал на реке столько прорубей, сколько было у него сетей, и спустил в них свои сети, привязав их к колышкам.
В сочельник поп ходил с иконой по домам прихожан, да оттого, что не спал всю ночь, у него все кружилось перед глазами и в голове беспрерывно вертелись слова, которые он бормотал ночью. И вместо того чтобы петь: «Во Иордане крещающуся», он загнусавил совсем другое: «Во каравае крещающуся… Ох, что это я говорю… Э-э-э-э. Во двух караваях крещающуся, господи…»
Бедным людям ничего не оставалось, как только выгнать батюшку вон; они подумали, что он или на старости лет из ума выжил, или, скорее всего, рехнулся от пьянства.
Так и остался поп на праздник без приношений.
А мельник, едва лишь рассвело, открыл плотину: к нему приехал старик молоть кукурузу. Вода хлынула, обрушила на мельницу большие льдины, снесла и раскрошила мельничное колесо, и остался мельник ни с чем.
Рыбак же так и не нашел своих сетей, потому что их унесло. Он бранил Деда Мороза на чем свет стоит, но все равно так и остался без сетей и без рыбы.
Лишь бедной вдове повезло. Придя домой, она нашла у себя в избе поросенка. Добрые люди, зная, что у нее ничего нет к рождеству, принесли ей — кто кукурузной муки, кто свиных ребрышек, кто свиных ножек, кто мяса. А дети, забавляясь, сложили все принесенное соседями так, что у них получился целый поросенок. Самый меньшой с курчавыми русыми волосенками, опоясался веревочкой, привязал ее конец к хвостику поросенка и, воображая, что тот тащит его, повторял все время:
— Но, но, свиненок!
И если бы на свете царила справедливость, то и до сего дня бедняки хотя бы по большим праздникам не знали бы горестей, а жадные богачи на пасху и на рождество получали бы щелчки по носу.
Перевод М. П. Богословской.
ДЕДУШКА
С белых акаций льются потоки аромата.
Дедушка сидит на завалинке. Он задумался. О чем он думает? Да ни о чем. Просто смотрит, как в глубине сада опадает цвет с акаций. Он почесывает затылок и снова глядит на лепестки, которые легкий ветерок стряхивает с деревьев.
Его седые курчавые волосы похожи на пучки белых цветов; все — брови, усы, бороду — убелил снег… седины… за долгие, тяжелые годы.
Только глаза у дедушки по-прежнему кроткие и ласковые.
Кто это хлопнул калиткой?
— О, дай бог вам счастья, мои драгоценные! А я-то думал, что это ветер распахнул калитку…
Мальчуган и девочка, румяные и круглолицые, поцеловали руку «дедуси».
— Дедуся, — спросила девочка, — отчего это птицы летают?
— Оттого, что у них есть крылья, — ответил старик, ласково глядя на внучку.
— Ну? Утки ведь тоже с крыльями! Почему же они не летают?
— Летают, — вмешался мальчуган, — но по земле.
Старик обнял одной рукой девочку, а другой мальчугана.
— О, крепыши мои…
Пряча в усах улыбку, он не отрываясь смотрел на детей, и его ласковый взгляд словно благословлял их.
— Дедуся, а журавли куда улетают?
— В страну журавлей.
— В страну журавлей?
— Да…
— А ласточки куда улетают?
— В страну ласточек.
— В страну ласточек?
— Да…
— Дедуся, я бы хотел, чтобы у меня крылья выросли, чтоб я летал высоко-высоко, до самого неба, — сказал мальчуган, поглаживая бороду деда.
— Если у тебя вырастут крылья, поймай мне овсянку и щегла, — попросила девочка.
— Так вот сейчас и поймаю… Мне ведь самому надо…
Девочка опечалилась.
Старик приласкал ее и сказал мальчугану:
— Ладно, ты поймаешь и для себя и для нее.
— Мне две и ей две… Правда, дедуся?
— Ну конечно, тебе две, ей две, а мне одну.
— И ты, дедуся, хочешь птичку? — с гордостью воскликнул мальчуган.
— Как же, как же… мне чечетку.
До чего же они счастливы!
Дети взбираются деду на колени. Дедушка качает их. Дети хлопают в ладоши. Старик напевает им песенку: «Эй казаки, казаки, что вы бродите ночью по саду?!»
Худощавая женщина входит в калитку с двумя ведрами воды. Дети перестают смеяться, смолкает и старик.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.