Избранное - [71]
Наконец, достигли они опушки леса. И такой стоял здесь трескучий мороз, что зуб на зуб у них не попадал, казалось будто журавли клювами щелкают. Вошел народ в лес.
Старик поп все повторял:
— Вперед, дети мои, вперед, с богом! Это все он, Дед Мороз; как дыхнет, так все нутро и коченеет. Бейте его, не щадите!
Но как забрались крестьяне в самую гущу леса, у всех поджилки затряслись и выпали из рук топоры, вилы, дубины.
— Свят-свят, да можно ли с ним бороться?!
Дед Мороз — огромный старик, дремал, опершись на четыре дерева, каждое толщиной с бочку, и они трещали, сгибаясь под его тяжестью. Ему стоило только шевельнуть одной рукой, и он уложил бы всех наповал. А борода у него была такая густая, словно шерсть с целой отары овец пошла на нее. Борода и усы его спускались волнами ниже колен и утопали в снегу. И были они такие длинные, белые и замерзшие, что казалось, будто кто-то пролил несколько ведер молока, которое превратилось в глыбы льда. Копна волос покрывала его плечи и окутывала спину, как бурка.
— Ну, батюшка, — сказал один храбрец, — как же нам с ним расправиться? Добром или силой взять?
И поп ответил ему таким голосом, точно ему конец пришел:
— Лучше добром.
А женщины зашептали:
— Выйди вперед, батюшка, и прочти что-нибудь, из евангелия, глядишь и избавимся от него.
Поп сделал три шага вперед, десять назад и раскрыл евангелие. Уж откашливался он, откашливался — все никак не мог начать читать. Все закричали.
— Начинай, батюшка, читай, ведь этак мы совсем окоченеем!
И старик поп волей-неволей затянул протяжно, в нос:
— Э-э-э… ве-ве-ве-верхом на осле, э-э-э, и э-э-э вышли ему все навстречу с ветками распустившейся вербы…
— Переворачивайте страницу, батюшка! Давайте другую молитву!
— Какие еще там цветущие вербы, батюшка?!
Поп, сбитый с толку, хотел перевернуть страницу той же рукой, которой держал евангелие. Книга выпала у него из рук, провалилась в снег и исчезла. Дед Мороз проснулся, открыл глаза, и над его белыми ресницами взвихрилась снежная пыль. Он встряхнул головой, и волосы его, покрытые инеем и сосульками, зазвенели, как бубенчики. Дед Мороз вздохнул, и холодный воздух клубами вылетел из его ноздрей. Толпа отшатнулась, а поп, покачнувшись, упал носом в снег.
— Что с тобой, батюшка? — спросил мельник.
— Ты чуть было не упал! — ухмыльнулся рыбак.
— Подымите же батюшку! — воскликнула вдова.
Поп поднялся, ничего не видя перед собой, и, спотыкаясь, побрел к Деду Морозу. Но как только он приблизился к нему, ледяное дыхание коснулось его сердца, и он упал на колени.
— Смилуйся, Дед Мороз, — пробормотал одуревший поп, — страна-то у нас большая, пойди в другие края; если ты еще наметешь здесь хоть с ладошку снегу, то я останусь без приношений, а ведь я совсем нищий.
— Ты богач, батюшка! — закричал Дед Мороз так, что весь лес задрожал.
Потом он наклонился к уху попа, что-то шепнул ему и снова выпрямился. Стоило только Деду Морозу коснуться деревьев, как ветки ломались и сучья отлетали прочь.
Поп поднялся и бросился со всех ног к деревне, да так весело и резво, словно помолодел.
— Да что он вам такое сказал, батюшка? — спрашивали все.
Но поп мчался дальше, ничего не отвечая.
Мельник сделал несколько шагов к Деду Морозу, стал на колени и сказал:
— Смилуйся, Дед Мороз, останови снег, а то никто не приедет ко мне на мельницу, и дети мои помрут с голоду.
Дед Мороз засопел, и из обеих его ноздрей выскочили сосульки. Потом сказал мельнику:
— Не жалуйся, богатый мельник. На твою мельницу приезжают из десяти деревень, а ты все недоволен. Завтра чуть свет будут стоять у твоей мельницы десять телег с пшеницей и десять с кукурузой.
Мельник вскочил, почесал затылок и быстро засеменил к дому, не в силах сдержать своей радости.
Пришла очередь и рыбака. Шагнул и он к Деду Морозу и упал на колени.
— Дед Мороз, не оставь и меня своей милостью. Пусть замерзнет Дунай, замерзнут моря, но, Дед Мороз, помилуй нашу деревенскую реку, ведь мне и хвоста рыбьего не видать, а жена-то уж и сейчас плачет дома у печки.
Дед Мороз встряхнулся, с него посыпался снег и накрыл рыбака до самой макушки. Потом Дед Мороз заговорил, да так, словно вьюга завыла, и вся округа услышала его.
— Эх, рыбак, рыбак, чего же ты жалуешься, — у тебя всего вдосталь! Если ты будешь ловить рыбу и зимой и летом, то она вся переведется. Сделай прорубь и завтра до зари поставь сеть да наберись сил, чтобы вытащить ее — она будет полным-полна жирными, большими карпами.
Рыбак вскочил и пустился домой, отряхивая с себя снег.
А как только вдова начала рассказывать о своем горе, Дед Мороз заулыбался и стал ей поддакивать:
— Дед Мороз, я совсем нищая…
— Твоя правда…
— Дед Мороз, у меня пятеро детей…
— И это верно.
— Дед Мороз, скоро рождество, а у меня нет окорока…
— Знаю.
— И нет у меня за душой ни гроша…
— Правильно.
— И нет у меня ни крупицы муки…
— Так оно и есть.
— Нет у меня даже вязанки хвороста…
— Верно.
— Нет у меня даже кожуха…
— Да, да, нет у тебя даже кожуха, но и разума у тебя нет, матушка, — сказал Дед Мороз, широко открывая огромные глаза, так что белые его ресницы поднялись выше макушки. — Беги домой да покрепче держи за хвост поросенка, чтобы он не удрал, прикрой муку, чтобы дети не рассыпали, да затвори дверь в избу, а то дрова понапрасну горят.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.