Избранное - [6]
Ночь. Матушка Станка спит.
Султэника задула светильник и упала на колени перед иконами. Лицо ее было мертвенно бледно, она пыталась молиться, но не могла собраться с мыслями. Холодный пот выступил у нее на лбу. Она закрыла лицо руками. Ей показалось, что лики святых отвернулись от нее.
Бесшумно, словно привидение, Султэника добрела до печи. При свете огня она казалась вышедшей из гроба.
«Я обманываю мать, позорю ее честные седины, обманываю бога!» И вдруг глаза ее сверкнули. Ей почудилось, что жерло печки ширится, края ее, словно огромные глиняные губы, багровеют, злобно ухмыляются, вытягиваются, будто шея дракона; извиваясь, пляшут огненные языки: из огненной пасти вырывается грохот, как вопль отчаяния.
Султэника глядела на огонь, пылающий в печи, и ей мерещились врата адовы и страшные пытки, ожидающие ее.
В испуге девушка снова бросилась к иконам и упала на колени. Она молилась, шептала: «Царю небесный, утешителю…» Наконец, на душе стало спокойней. Страшные видения, преследовавшие ее, исчезли. Лицо Султэники просветлело, и она припала лбом к земле.
Отчего бы всевышнему не помочь ей? Разве она не причащалась на пасху и на рождество? Кто еще прикасался к святой чаше так благоговейно, как она? И если чистая любовь — непростительный грех, то почему же столько девушек убегают с парнями, замужние путаются с горожанами, и все хорошо, и все веселы, все живут счастливо.
Почему же ее любовь не такая, как у других? Каждый поцелуй жжет ей уста три дня, а каждая травинка грозит рассказать о ней всей деревне.
И всегда после встречи с Дрэганом она чувствует, что платье давит, сковывает ее, точно свинцом. Когда она вырывается из его объятий, ей кажется, будто пламя жжет ее, а все тело изломано.
«Да что со мной, в своем ли я уме?.. Даже дитя малое, и то не такое глупое. Да… иначе, видно, нельзя… я над собой не властна… чему быть, того не миновать… Боже великий, ты дал нам сердце, так отчего ж ты терзаешь его любовью и страданием?»
Султэника так стиснула руки, что хрустнули пальцы.
В сенях послышался тихий стук.
Девушка затаила дыхание. Она пригладила волосы, поправила юбку, хотела шагнуть, но ноги у нее подкосились. Наконец, собравшись с силами, она, пугливо озираясь, на цыпочках подошла к двери и поспешно отодвинула засов.
Старуха мать спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок. Морщинистая, высохшая, она при свете лампады была словно живые мощи. Ей снилось, будто грозит ей какая-то неминуемая беда, и она тщетно пытается спастись от нее… Лицо ее мрачнеет…
Занялась заря. Словно серебряный пояс протянулась на востоке полоса света. Смутно виднеются вдали леса, одетые дымкой, белеют ограды, запушенные снегом.
Султэника идет, тяжело дыша, проваливаясь по колено в снег; ее ресницы и волосы заиндевели и кажутся седыми, нос покраснел от мороза; на щеках замерзли слезы. Становится совсем светло. Султэника хочет идти быстрее, но падает. Торопливо вскочив на ноги, испуганно озирается и снова падает.
Она поранилась, ударившись об лед. На белый снег падают несколько капель крови.
Легкий ветер сдувает с ветвей деревьев пушистый иней.
Девушка идет по запорошенной тропинке, и мелкий снег, подобно легкой пыльце, разлетается под ее торопливыми шагами. Поравнявшись с мельницей, она опускает голову и украдкой оглядывается по сторонам.
Зарычала собака — Султэника вздрагивает, а от крика гусака сердце ее неистово колотится. Напрягая все силы, она стремглав бросается бежать. Дома, старые тополя, огромные сугробы, сливовые сады — все будто гонится за ней и исчезает позади. В один миг Султэника перебегает мост через Доамну. Озолоти ее, и то бы она не оглянулась назад!
Вот, наконец, и родной дом. Лэбуш, лохматый, дворовый пес, похожий на волка, радостно лает, виляя хвостом.
Султэника берется за щеколду, но не смеет ни отворить дверь, ни отвести окоченевшую руку.
Железная щеколда обжигает ей пальцы.
— Мама… мне привиделось… будто явился мне святой Николай, седобородый такой старец в светлой ризе… я побежала за ним… упала, потом вскочила и опять побежала…
Богобоязненная старуха поверила. Она перепугалась, видя, что Султэника вся в крови. Перевязала ей руку чистой тряпкой и в растерянности не знала, что делать, как унять рыдания дочери.
Султэника — единственное сокровище Станки, одна ее надежда. Глядя на нее, она вспоминает мужа, вспоминает о прежнем довольстве, о безмятежных днях и о вечерах, проведенных на завалинке возле дома. Она вспоминает свой дом таким, каким он был когда-то. Страдания дочери убивают старуху, а жизнь и так едва теплится в ней. Когда же на лице Султэники отражается мечтательная грусть или нежность, в сердце поблекшей и сморщенной, как осенний лист, старухи воскресают те чувства, какие она переживала, когда впервые встретила Киву.
Будь ее воля, то Султэника, «такая нежная и красивая», «чисто барышня», жила бы слаще самой жены арендатора. Будь ее воля, она подарила бы дочери и коляску с прекрасными лошадьми, и карету, и восемь арабских коней, и все, что только есть хорошего на свете! Она бы даже продалась в рабство туркам, только бы знать, что Султэника счастлива. Но как подумает старуха, что не в силах сделать хотя бы малой доли того, о чем мечтает, так готова головой об стену биться, живой сойти в могилу.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.