Избранное - [44]

Как же возможно устоять перед таким гибким и доступным телом, перед глазами, расширенными ст страдания и страсти. Как уклониться от обжигающих твое лицо поцелуев? Какие коварные и частые сети расставлены старику! Как изменилась задняя комнатка!.. В полночь, а иногда и раньше, слышатся осторожные шаги и, как легкий ветерок, доносится шорох платья. Это она. Она старательно запирает за собой дверь.

Долгое время никто не догадывался. Даже и он? Но почему же он часто после полуночи прохаживался большими шагами по комнате?.. Читал наизусть стихи Горация… Даже и те два искрящихся голубых глаза, которые тревожили счастье Космина, тоже ничего не подозревали?.. Но почему она часто смотрела ему прямо в глаза, пока он не отводил их? Да, она знает, по крайней мере он чувствует это, хотя доказательств нет. Какое омерзительное счастье!

И только всего? Нет, есть и кое-что посерьезнее. Вот месяц как Паул Малериан слег в постель. Стонет от боли. Но что именно у него болит, он не говорит. Прогнал доктора и приказал, чтобы кровать перенесли ему в библиотеку, дверь которой вела к черному ходу. Он не хотел больше делить ложе с женой. Костлявыми руками прикрыл он голову, утопающую в пожелтевшей и засаленной от пота подушке. Три дня тому назад он еще проглатывал две-три ложки супа, которым его собственноручно кормила Саша по утрам и вечерам. Ласкаясь к ней, он начинал горько плакать, твердя уже второй месяц одну и ту же фразу: «Сашенька, любимая моя, ведь человек не умирает до тех пор, пока его не забудут другие». Наверху плакала Валерия, которой страшно было спуститься к больному. Только Джелина беседует с ним по нескольку раз в день и, когда поднимается наверх, смотрит на Космина еще пристальнее, еще глубже.

А теперь наступила последняя фаза. Вчера вечером он крикнул Саше: «Иди… беги в заднюю комнату, чтобы не видели тебя дочери!»

Наконец, сегодня, в седьмом часу утра, когда Космин на цыпочках сходил по лестнице, у него на миг замерло сердце. Старик громко разговаривал сам с собой. Он слышал его отчетливо, и до сих пор в ушах звучат его последние слова: «Под-лы-й секретариата сберег мои деньги и отнял мою честь!» Взрыв хохота, и опять тишина.

Космин бросился бежать, да, он убежал, но сердце у него колотилось, пока он не встретился с Кандианом.

Счастлива или несчастлива такая жизнь? Вот вопрос, над которым Космин ломал себе голову, возвращаясь в ресторан. Он решил накуриться и напиться, напиться до бесчувствия, чтобы обо всем забыть.

Одиннадцать часов вечера. Космин уселся за столиком в глубине сада и попросил бутылку красного вина. Посетителей оставалось мало. Все пили, разговаривали, смеялись, кричали. Принц еще не ушел. Он сидел за столом между двумя офицерами. К нижней губе у него прилипла погасшая сигарета. Время от времени принц кричал на младшего лейтенанта, который, издеваясь, дергал его за бороду: «Оставь меня, отстань же! Глаза бы на тебя не смотрели, убирайся, мерзавец!» Динику начал играть «Жаворонка». В саду стоял тяжелый запах вина, табака и кухни. Мокрые столики были залиты кофе. Оставшиеся клиенты требовали вина, папирос, кофе, коньяку. Не оставалось ни одного посетителя, который бы не подносил к губам кофе с коньяком или стакан вина с сельтерской водой. Космин спросил вторую бутылку вина. Открывая вино, кельнер с любопытством посмотрел на него. Он никогда не видел, чтобы Космин пил так много и жадно. Тот быстро выкурил сигарету, сразу же закурил другую, третью, потом попросил дорогих папирос.

Третья бутылка. Космин пил торопливо и нервно; глаза у него покраснели и слезились. В ушах стоял тяжелый звон. Ни разу он не чувствовал такой боли в висках. Что может случиться? Разумеется, ничего… Какой чудак! Он, такой молодой и сильный, испугался больного и сумасшедшего старика!.. Цвет и сила голубых глаз погасли… Все это ребячество… Их очарование не что иное, как прихоть собственного воображения. Что такое любовь? Прихоть? Болезнь? Фу, какое мерзкое вино… Конечно, ненатуральное. Разбавлено чем-то… Разве он много выпил, что захмелел? Ерунда. О, он может выпить гораздо больше… Ведь он молод… Подать четвертую бутылку! Каким смешным выглядит все, что мелькало в его голове. Настоящая чушь!.. Это искусство жизни, великое искусство, которое он только теперь понял. Вон там принц, с каким искусством он позволяет другим смеяться над собой ради того, чтобы пить их вино. Какой артист своего рода!.. А собственно говоря, как добились миллионов столько глупцов?.. Разве нет политических деятелей, обязанных женщинам своим высоким денежным и общественным положением?.. Законы бессильны перед этими узурпаторами… Добродетель склоняется перед пороком. А мальчишка, который напичкал свою голову хотя бы целой библиотекой, кем он может стать? Лишь служащим «с тремястами в месяц»?.. Что за черт, ему словно слышится голос и смех Кандиана!.. Да, это вино ненастоящее!.. Еще один стакан, но последний, не как до сих пор… Кандиан все же циник… И как это можно испугаться старика?.. К тому же что я ему сделал?.. Обманул его?.. Нет… Это естественно и справедливо… Пусть никто не женится в пятидесятилетнем возрасте на красивой, здоровой, семнадцатилетней девушке… Что? Кажется, семнадцати, говорила ему Саша… так и есть… Разве не возмутительно такое сочетание, семнадцатилетней с пятидесятилетним? Пятьдесят, кажется так говорила ему Саша… И кого же он обманул?.. И кто обманул первый? Старик. Он обманул природу, которая потом дала знать о себе… Он мучил столько лет, и каких долгих лет, молодую, красивую и вполне здоровую женщину. Если так, то порок благороднее добродетели… Добродетель здесь была бы противоестественной. Грех? Разве грешно, если он вырвал жертву из рук Кащея?.. Венера рядом с трупом!.. Как это нелепо!.. смешно!.. (Смеясь, Космин закурил снова.) Ей-богу, смешно!.. Каков он был в первую, свадебную, ночь… Ей-богу, смешно… Это совсем не грустно… «Великое искусство в том, чтобы отшвырнуть труп и отомстить за оскорбленную природу!» Не произнес ли он эту мысль вслух?