Избранное - [6]

Потому в прежние времена это место действительно было самым бойким и многолюдным во всем крае.

Не успел шофер взяться за канистру с горючим, как юноша подскочил к нему и помог загрузить ее в кузов. Затем он, широко улыбаясь, предложил:

— Крутануть?

— Не надо… Сама заведется, — ответил тот.

Юноша отошел и долго надевал свой дэли, потом собрался было уходить, но вернулся и, крепко сжимая руки шофера, стал прощаться:

— Ну, до свидания, Баяртай! До свидания!..

— Сколько же можно прощаться? — рассмеявшись, уже тепло и дружелюбно ответил шофер.

Затем он подошел к продавцу и взял накладные. А тот заметил:

— Наш-то показал, на что способен, однако за ним надо в оба глядеть, а то и перебить все может… Умишко-то с воробьиное яйцо.

Кладовщик тоже поспешил похвалить юношу:

— Он у нас того… Парень будь здоров! Силы в нем много!

Шофер посмотрел вслед удаляющемуся юноше. Тот, широко шагая, сворачивал уже за низкое серое здание.

— А как зовут? — неожиданно обратился шофер к продавцу.

— Меня, что ли? — удивился продавец.

— Да нет же, его… — едва сдерживая себя, сказал шофер и указал на юношу.

Продавец, хотя, видимо, и знал, решил порисоваться перед шофером и бросил:

— А-а! Нашего мангара-то[11]? — И, повернувшись к кладовщику, переспросил: — Как зовут простофилю, сына Должин?

— Дамдином, — ответил тот.

«Так и есть. На лице написано. И где только таких не встретишь… Вот и у нас сына слюнявого Готова прозывают Головастиком-Гомбо. Интересно, где он теперь?» — подумал шофер.

Ему стало жаль Дамдина, и он пожалел, что не закурил с ним на дорогу.

Глава вторая

Дамдин был еще совсем молод: он встречал свою восемнадцатую весну, и ничто не омрачало его душу. Не успел он еще испытать ни горя, ни счастья и пока что пребывал в том беззаботном возрасте, когда все вокруг кажется светлым и радостным.

Дорогой читатель! Возможно, что и на твоем пути встречались вот такие наивные сельские парни, которых то ли в шутку, то ли еще как прозывали и простофилями, и дурачками. Может быть, ты и сам лицом к лицу сталкивался даже с самим Дамдином.

Стоял ясный солнечный день первого месяца лета 1946 года. Дамдин, получив свидетельство об окончании начальной школы Дэлгэрхангайского сомона, прибежал домой, от радости не чуя под собой ног.

Для матери его свидетельство было чуть ли не Почетной грамотой от правительства. Она долго рассматривала его, затем аккуратно положила в свою сокровенную шкатулку, где хранила немногочисленные драгоценности.

С тех пор жизнь Дамдина превратилась в сплошные праздники. Никто ему не подсказал, чтобы он продолжил учебу. Более того, некоторые прямо говорили, что для него и этого многовато, что это равносильно окончанию университета.

Дамдин и сам не хотел дальше учиться. Теперь главным его занятием стали игры, забавы, и он целыми днями пропадал на улице. Не было такого уголка в сомоне, где бы его не видели. Многие родители даже стали запрещать своим детям играть с ним, опасаясь, что он окажет на них дурное влияние.

Дамдин любил мастерить из всяких железяк и проволочек игрушечные машинки и, украсив их лоскутками из красной материи, носиться по улицам.

Так нежданно-негаданно на улицах сомона появился «водитель» без прав, который «разъезжал» на «машинах» без номеров. И не беда, что иногда он вместе со своей «машиной» вваливался в юрты односельчан. Заделавшись «водителем», он, конечно же, не удостоился похвал, наоборот, его стали бранить и ругать больше обычного, но Дамдину все было нипочем. Каждый раз он появлялся на новых «машинах». Если раньше он сам гудел, изображая мотор, то в один прекрасный день приспособил к своей машине связку всяких железяк, и необходимость беспрестанно гудеть самому отпала, да и звук стал более похожим на настоящее тарахтенье мотора.

И вовсе не случайно от него стали шарахаться лошади. Бывало, самые пугливые даже выдергивали коновязь и, волоча ее за собой, долго ошалело носились между юртами.

Еще Дамдин любил играть около школы. Там было много детей и гораздо веселее, чем одному носиться по улицам. Иногда он выменивал у интернатских детей на свои тетради и карандаши печенье, конфеты. Бывало, что и повар интерната, добрый дед, просто так, задарма кормил его обедами. Поэтому Дамдина и тянуло к школе. Но однажды случилось такое, что навсегда закрыло ему дорогу к школьному двору.

Как-то играл он с детьми в бабки. Вскоре к ним присоединился один ловкий мальчишка и стал мошенничать. Дамдин разозлился и несколько раз ударил его в лицо — из носа брызнула кровь. Дело дошло до директора. Дамдин и раньше как огня боялся учителей, а тем более директора, но деваться было некуда. В наказание он долго простоял на коленях у горячей печки. Ноги у него до того онемели, что едва он встал, тут же снова свалился на пол. С того дня в школе он больше не появлялся.

Весной в сомонном центре стало шумно и многолюдно: араты начали сдавать свой скот в кооперацию.

Однажды Дамдин играл с ребятами неподалеку от того места, где складывали тюки с шерстью. Они до того были увлечены игрой, что ничего вокруг не замечали.

Дамдин старался вовсю: стоял на голове, ходил на руках и выделывал такое, что мальчишки с восторгом и завистью глядели на него. А он, неистощимый в своих выдумках, каждый раз придумывал что-нибудь новое, более смешное, и веселье вспыхивало с новой силой. Но постепенно ребят сморила усталость, и они сели отдохнуть.