Избранное - [163]

Дамиран шевельнул густыми бровями, помолчал, точно дивясь ее словам, собирая глубокие морщины на лбу.

— Не говори глупостей! Может, у нас с тобой полно скота на пастбище? Ты же знаешь: если я не пойду, откуда мы возьмем пищу, одежду?

Он сказал это спокойно, без всякого раздражения, как человек, убежденный в своей правоте, и Дого не нашла слов, чтобы возразить ему. Когда она снова осталась одна, женщина бранила себя за то, что зря обидела мужа: сказала то, что не следовало говорить. Такого с ней прежде не бывало.

Но вот наступила весна, и старик сам начал разговор:

— Уже более десяти лет я перегоняю скот, хожу с караваном. А ведь мне теперь и верблюжий вьюк трудно поднять.

Дого не стала ловить его на слове и только подумала обрадованно: «Его это дело. Я не буду вмешиваться, хотя, конечно, лучше ему побыть дома, дать отдых старым костям».

Хозяева пустовавших сейчас домиков просили Дого, чтобы она приглядывала за их имуществом, так как они жили здесь постоянно. И Дого не пропускала дня, чтобы не обойти поселок и не осмотреть все постройки, точно пастух — овец в загоне.

А сегодня дверь ее юрты закрыта и широкий плотный ремень заткнут за хошлон[71]. Должно быть, Дого ушла по утреннему холодку «собирать коней» — так она называла сбор аргала. У них со стариком было около десятка овец, но они не держали их у себя, а отдавали в отару родственников. Возле юрты паслась только одна верблюдица, которая доилась без припуска верблюжонка.

Слева от поселка Цахиурт с юга на север шла большая дорога и тянулись телеграфные столбы. И не поймешь, то ли поселок выстроили при дороге, то ли дорогу проложили к поселку.

2

Казалось, полуденное солнце насквозь прожжет затылок. Все вокруг замерло от зноя. Где-то звенят невидимые птицы, ждущие дождя, а может, это просто звенит в ушах… Нагретые камни блестят на солнце. Карагана, словно живая, мерно покачивается в дрожащем от зноя воздухе.

Дого присела отдохнуть на минутку, вглядываясь в дрожащее марево, в бесцветные и бесплотные волны, обнимающие небо и землю. В кустарнике справа белеет одинокая дрофа. Она стоит, распустив веером хвост, — точно белый конь маячит вдалеке.

Белый конь… Перед глазами поплыли видения прошлого… Тощий белый конь под вытершимся седлом. Белый конь…

…Когда Дого гнала своих овец на водопой к Хашатскому колодцу, белый конь одиноко стоял на лужайке, пощипывая траву. Хозяин его, худощавый загорелый парень, сидел на колодезном срубе и, как в зеркало, смотрелся в наполненную водой колоду. Дого подошла поближе, он усмехнулся, поздоровался, встал и рывком поднял бадью, чтобы зачерпнуть воды. Дого хотела взять у него бадью, но он отстранил ее и со словами: «Ничего-ничего, я сам…» — стал поить ее овец. Потом сел на своего белого коня и уехал. На каждый удар кнута белый конь отвечал взмахом жидкого хвоста и оборачивался, а Дого беззвучно хохотала.

Было это много лет назад… Дого подумала: «А я-то хороша! Он, бедный, просто не знал, о чем говорить со мной… И что же вышло? Живу, варю ему чай, готовлю еду… Ах, юность, юность… не ведает она, что ее ожидает…»

Скота у них было мало, юрта низенькая и тесная, а вокруг айла вечно валялась разбитая посуда, ломаные ложки, поварешки, старые бочки. Отец целый день стоял у наковальни, мать не отходила от котла, но в доме всегда приветливо встречали проезжих и прохожих. Дамиран пас скот всего айла, объезжал коней, смотрел за жеребятами и вообще все мог и все умел. Был он приятен лицом и немногословен. Однажды он принарядился, подстриг гриву своего белого коня и приехал к ним.

— Потерял я двух гнедых иноходцев, — сказал он отцу с матерью, — оба одной масти, а на бедре родимое пятно, большим пальцем закрыть можно. Не видали?

Отец немного помолчал, потом ответил:

— Нет, не видали. — И, потягивая свою трубочку, добавил с серьезным видом: — Сынок, передай родителям вот что: хорошо бы пожить рядом. Поживем, как добрые соседи, привыкнем друг к другу, а там видно будет…

Дамиран растерянно прошептал: «Да, хорошо» — и вдруг громко расхохотался и, не говоря ни слова, выбежал из юрты. Прямо как сумасшедший. Вскоре после этого их семья поселилась рядом с семьей Дого возле Хашатского колодца. Исполнили обряд по случаю перекочевки и стали жить рядом. Вспоминая об этих давних событиях, Дого подумала: «Бедный мой старик, как-то он там…»

То ли в поисках прохлады, то ли в поисках укрытия ящерицы бегали взад и вперед. С любопытством поглядывая на сборщицу аргала, они карабкались на груды камней, перебирая тоненькими лапками, вытянув от напряжения длинные хвосты и сверкая бусинками черных глаз. Вот одна из них гонится, разинув рот, за мухой… А другие по-прежнему снуют вокруг. «В детстве мы часто озорничаем, — подумала Дого, — мучаем животных. Сколько раз ловили мы ящериц, связывали их хвостами и смотрели, как они рвутся, стараясь убежать. А нам смешно было смотреть, как они тянут в разные стороны…»

Дого хотела встать и поднять на плечи корзину с собранным аргалом, да не хватило сил. «Бедная я! Человек, прогнавший ящериц, не в силах поднять корзину аргала… Может быть, это ящерицы околдовали меня?» — подумала она и с трудом, опираясь на грабли, встала и побрела к дому. Она воткнула в края корзины ветви караганы, чтобы можно было еще положить аргала — ей все казалось мало. По дороге домой она собирала попадающийся ей аргал в подол. Наконец она вышла на бугор, откуда уже виден был поселок. Веревка больно резала плечи, корзина тяжело давила на поясницу, тянула назад. Но она шла не останавливаясь, боясь просыпать аргал из подола.