Избранное - [90]

Вальяжным шагом прогуливались студенты в щегольских тужурках. Приветствуя друг друга, они высоко поднимали руку, помахивая ослепительно белыми перчатками. Кое у кого перчатка всего одна, да и та одолжена на время, но поднимают они ее с не меньшим форсом.

Оприш не замечает никого. Не замечает даже важно и сановито шествующих, стуча тростью по тротуару, юнцов с волосами до плеч, самый вид которых будто бы говорит: «Поглядите, невежды, вот перед вами великий писатель! Склоните головы!» Не замечает он и хорошеньких девушек, что щебеча беспрестанно всплескивают руками, словно отмахиваются от летящих к ним со всех сторон поцелуев, не замечает и тех, что то и дело направо и налево стреляют хорошенькими глазками.

«Шляпу надо надвинуть пониже, воротник плаща поднять, — размышляет Оприш, — и появиться внезапно, как из-под земли».

— Бонжур, мосье Оприш. До чего же приятно и неожиданно встретить на гулянье столь выдающихся молодых людей!

Здороваются с ним две его сокурсницы, обе они «физички», и одна, курносенькая, с белым личиком, и не думает скрывать, что он ей нравится. Девушкам хочется пошутить, посмеяться, хочется, чтобы он за ними поухаживал.

Оприш на их шутливое приветствие отвечает что-то невразумительное и шагает себе дальше. Девушки, глядя ему вслед, покачивают головами: «Все же он, как все математики, малость не в себе, бедняжка!»

— А с кем это он там любезничает? Гляди, улыбается! — ревниво спрашивает курносенькая.

Улица кончилась, а Тэю Оприш так и не встретил. Почему же он не увидел ее? Как же так? Впрочем, чему удивляться, в такой толчее немудрено прозевать человека! Оприш поворачивает и не торопясь идет обратно.

Конечно, они и теперь могут разминуться, но это даже к лучшему: за это время он немного успокоится, придет в себя. Видно, он здорово переутомился, а от свежего воздуха совсем одурел — голова как в тумане, ноги ватные. С этого дня он непременно будет гулять. А хорошо все же, что Тэя здесь!

Он думал о ней так, словно она была ему невестой, с которой он долго не виделся, а теперь уже до конца жизни не расстанется. А для нее? Может быть, для нее он один из многих — увлечение юности. Это она для него единственная. Детская любовь не погасла в душе, несмотря на шесть долгих лет, затаилась, теплилась, выжидая, и, лишь потянуло свежим ветерком надежды, заплясали высокие языки пламени.

Видится ему, будто идут они рядом, тесно прижавшись друг к другу, медленно бредут тихими вечерними улочками, скупо освещенными фонарями, и разговаривают…

Видение тает. Парк. Веранда. Ослепительные потоки света. Музыка… И они танцуют…

Оприш, студент, не пропустивший ни одной лекции в университете, день и ночь корпящий над учебниками, мечтает. Мечтает и прикидывает, как он будет сбегать с занятий и что наврет преподавателям…

Мимо проходит высокая стройная девушка в зеленом платье, туго облегающем ее фигурку. Оприш и не видит ее хорошенько, но кажется, она посматривает на него краешком глаза.

— Тэя! — догадывается он и, поправляя галстук, шляпу, ни о чем другом уже не думая, торопится догнать ее.

Взбудораженный, как солдат, готовый ринуться под огонь противника.

У девушки тонкий нос с небольшой горбинкой (признак гордости), голубые глаза, высокие дуги бровей.

Какие были глаза у Тэи? Голубые? Нет, он не уверен. Глаза были удивительные, прекрасные, он любил их, эти всегда смеющиеся, веселые глаза. За шесть пробежавших лет, должно быть, и они изменились. Но все же овал лица, глаза и что-то еще неуловимое в облике этой стройной девушки напоминает ему Тэю.

Она? Или нет?

Девушку задержали на углу подружки; при его приближении они умолкли, а она, та, которую он принял за Тэю, смерив его пренебрежительным взглядом, словно жалкую собачонку, спрашивает громко:

— Это что еще за тип, твой знакомый?

Оприш поворачивается и уходит прочь, но ему кажется, будто он проваливается в бездну.

Не в силах больше ходить, он останавливается. Какой была Тэя? Что было самым запоминающимся, характерным в ней? Как можно узнать ее, узнать сразу, бросив лишь один-единственный взгляд? Он видит ее смеющиеся глаза, рот, в ушах у него звучат переливы ее чудесного голоса.

Появись она перед ним в своем коричневом жакетике, стоящая на ветру, трепещущая от страха перед учителем или от холода, он бы тут же ее узнал. Другой он ее себе и не представляет. Время стерло все частности, сохранив в памяти лишь общий облик, да и тот видится ему словно сквозь дымку. Он помнит ее сердцем, а не зрением, не глазами. И напрасно он теперь шесть лет спустя пытается отыскать какие-то подробности, слить их в зримое отчетливое обличье.

Стала ли она выше? Осталась ли прежней? Похорошела? Все это для него пустые, незначащие слова. Как ни старается он ее себе представить, ничего у него не получается.

Мысли бегут, торопятся, смешивая воедино прошлое и настоящее, путая его фантазии с реальностью, живыми лицами знакомых, все они мелькают, как на экране, скачут, будто оборвалась кинолента, и никак ему не выловить в этом вихре ее лица.

«Что это со мной?» — спрашивает он, проводя рукой по лицу. Мало-помалу бешеная скачка замедляется, затихает, и все возвращается в привычную колею.