Избранное - [89]

Потом все уладилось, они помирились. Но вскоре она уехала из Турды, перевелась в другую школу. А адреса ему не оставила. Он чуть не спятил от горя, чуть выпускные экзамены не завалил.

Потом поступил он в университет, увлекся математикой. Лекции, факультативные работы, нелегкая, полуголодная студенческая жизнь… Все остальное отошло на второй план, казалось далеким, забытым…

Официант стал вытирать стол, и Опришу пришлось подняться.

«Пойду позанимаюсь, — решил он, стараясь отвлечься от нахлынувших воспоминаний. — Размечтался! Поэт нашелся! Все! Баста! Поезд ушел. Что было, прошло, быльем поросло. Теперь, у меня другая жизнь, блистательная будущность, через год займу место ассистента в университете…»

Он взял в гардеробе плащ, накинул на плечи. Тэя!.. Тэя!.. По сердцу словно провели каленым железом. Не было уже ни покоя, ни благополучия…

В дверях давка. Студенты стаскивают на ходу плащи, швыряют пареньку-гардеробщику, взбегают по лестнице, со всех ног мчатся в столовую.

Встречный поток движется не спеша. Студенты громко переговариваются, задерживаются около зеркала, чтобы поправить галстук, пригладить волосы, прежде чем выйти на улицу. То тут, то там слышатся обрывки разговоров:

— Пойдем прошвырнемся по Главной?

— И я с вами, погодите, только шляпу надену.

— Эй, Раду, займи мне место в столовке!

— И мне!

— И мне, — вторит словно эхо молодой человек, едва-едва успевший просунуть в дверь голову.

Со всех сторон сыплются высокопарные и шутливые возгласы:

— Привет искусствам!

— Слава науке!

— Нижайшее с кисточкой рыцарю пиковой дамы!

Оприш с трудом пробирается сквозь шумную толпу, ловко увертываясь от многочисленных приятелей, которые со свойственной юности «деликатностью» волочат его за собой.

Опираясь на перила, он поднимается вверх и впервые в жизни замечает, какая у них пыльная и замусоренная лестница…

Он стоит и явственно слышит, как гулко отдаются его шаги, когда он идет по темному пустынному коридору. Видит перед собой сводчатую, похожую на пещеру комнату, заставленную кроватями, где возле каждой словно удавки висят ремни для правки бритв. Он видит стоящий посреди комнаты стол, заваленный книгами, тетрадями, ручками, чернильницами. Все это кажется ему до тошноты уродливым. Уродливым и отвратительным. Окажись он и на самом деле сейчас у себя в комнате, он вряд ли мог бы приняться за любимые книжки, скорей удавился бы на одном из ремней.

Оприш стоит на лестнице, его толкают, увлекают, тащат. Теперь он уже не сопротивляется и оказывается за дверьми, на улице.

Воздух одуряюще пахнет яблоневым цветом. По ясному небу тянутся белые прядки облаков; крыши домов купаются в золотистом закатном свете.

По дворам тихонько растекаются сумерки.

Справа, на склоне холма, виднеется кладбище, древние узловатые деревья опушила молодая нежная зелень.

Улица Аврама Янку совсем пустынная, широкая, тихая, словно пересохшее русло реки.

Оприш сворачивает налево в переулочек, что ведет на Главную улицу, там вдали уже мельтешат разноцветные пятна — это туда-сюда прохаживаются гуляющие. Давно он там не был. Оприш невольно убыстряет и убыстряет шаг, хотя куда ему спешить, кто ждет его там, на Главной улице? Никто!..

Вот она совсем рядом. Он видит разнаряженных, празднично одетых людей, они компаниями или парочками, чинно держась под руку, прогуливаются по тротуару. Платья девушек пестрей полевых цветов, лица лучатся белозубыми улыбками.

Будто сотни птиц щебечут в теплом воздухе.

Оприш все быстрей и быстрей идет туда, он чуть ли не порывается бежать, он волнуется, как ученик перед первым в своей жизни экзаменом. Сердце у него колотится, тайный восторг охватывает его, разом окрыляя и обессиливая.

«Тэя! Тэя где-то здесь!» — поражает его как громом мысль, наполняя грудь сладким волнением и ожиданием; он невольно озирается по сторонам: уж не поразил ли этот гром и других? В порыве безудержного ликованья ему, словно школьнику, отпущенному на каникулы, хочется сорвать с себя фуражку, подкинуть ее вверх и закричать на всю улицу: «Тэя здесь! Тэя! Тэя!» — пусть все, все знают об этом!

С разбегу он врезается в волнующееся людское море, наступает кому-то на ногу, толкает кого-то плечом. Какая-то толстуха, остановившись в недоумении, кричит ему вслед: «Извините, пожалуйста!» «В самом деле, нельзя так, словно с цепи сорвался», — думает он и замедляет шаг, идет неторопливой походкой, поглядывает направо и налево, то на одну девушку, то на другую, пытаясь в каждой из них узнать ту, единственную.

Как только он заметит ее издали, он небрежно кивнет, а когда они поравняются друг с другом, скажет с напускным удивлением: «О, кого я вижу, сударыня! Какими судьбами в наши края?» Надо же ему как-то показать свое полное безразличие к ней… Впрочем, зачем притворяться, не нужно ему никаких уловок…

Он человек прямой, не станет он разыгрывать из себя этакого повесу, дураком себя выставлять. Еще, не дай бог, обидит ее такой глупой выходкой. Хотя какие бы слова он ни сказал, его взволнованный голос, восторженный блеск в глазах выдадут его с головой: «Тэя, все эти годы я не забывал о тебе. Я мечтал увидеть тебя. Я ждал и надеялся, надеялся и ждал!..»