Избранное - [83]

И когда голоса их начинают тонуть в этом шумном море, тот, что сидит спиной к дверям, оборачивается к репродуктору.

— Пусть, пусть эта рухлядь поговорит. Но зачем же ей орать во всю глотку?..

Оба, пережидая, сидят некоторое время молча, затем снова головы сближаются, и снова журчит разговор.

Пока не принесли суп, студенты болтают, рассуждают о политике, подшучивают, издеваются друг над другом и все вместе — над начальством.

В проходе между столами разглагольствуют пламенные ораторы, громогласно высказывая свои мнения и усердно жестикулируя, в подражание своим политическим кумирам. Они мнят себя и впрямь на трибуне, где все всегда и во всем правы, и с противниками расправляются градом язвительных насмешек. Эти дерзкие юнцы и есть завтрашние политические деятели.

Вокруг них теснятся робкие новички.

Это толпа, люди, которые всему охотно поддакивают, согласны со всем, что говорится, до того согласны, что им кажется: заговори они сами, именно это и скажут. Попадаются, правда, в толпе и иные — те, что никогда и ни с кем не согласны, даже если суть проще пареной репы, они и ее оспорят, останутся при своем личном мнении и будут без конца придираться.

Между всеми нами, лавируя, пробираются молча студенты, не утратившие рассудка, в ушах у них звенит эхо лекций, голова занята прочитанными книгами и своей работой. Между ними и кипящим вокруг студенческим мирком бездна.

Столы, которые студентам занимать не положено, обслуживают, — а почему, неизвестно, — коридорные из общежития. Как же они стараются двигаться осторожно, ходить бесшумно — лоб покрывается испариной от стараний.

Ходить они научились в поле за плугом, по холмам с отарой, а с тарелками в руках чувствуют себя скованно. Им бы в руки мотыгу или мешок потяжелее!..

Кабы не строгий взгляд начальства, они, — кто знает? — может, и бросили бы тарелки и убежали бы бегом к лесистым холмам, зеленеющим посреди бескрайнего половодья весны.

Несут суп. Из кастрюль валит душистый пар, щекоча ноздри проголодавшимся. Те, что сидят за крайними столиками, получают суп первыми, а чем суп в кастрюле жиже и его меньше, тем ближе он к сидящим в центре. Иной раз случается, чаще всего в начале учебного года, что из середины зала раздается возмущенный вопль, обращенный к официанту:

— Сюда суй! Сюда!

— Двенадцать порций, больше не положено, — отвечает официант, но все-таки доливает опустевшую кастрюлю.

— Супу! Супу!

Бывает, что новичок в таких случаях смущенно утыкается в пустую тарелку: он свой суп вылил, потому что терпеть не может манных клецек…

*

Возле окна в углу, повернувшись спиной к двери, сидит Ливадэ, студент третьего курса математического факультета. Худой, с высоким лбом, небольшие глубоко запавшие глаза обведены черными тенями. По черным густым волосам в нем сразу признаешь уроженца Баната, одет он в черный, потертый на локтях пиджак, петли на пиджаке обмахрились, и сквозь них виднеется белая подкладка. Ливадэ сидит и смотрит на то, что делается в противоположном конце столовой.

А там толпа студентов окружила Погачу — Погача один из тех студентов, кто самозабвенно увлечен политикой, учится он на юридическом факультете; плотный, краснолицый, в костюме с иголочки, Погача громогласно рассуждает о чем-то, размахивает руками, хохочет. Когда он говорит, и радио не слышно. Рядом с ним новичок — стоит, завороженно слушает, изо всех сил стараясь выглядеть как можно солиднее, руки засунуты в карманы, головка маленькая, круглая, на носу бородавка.

Сколько таких уже перевидал за свои двадцать лет Ливадэ!

«И все-то они говорят, говорят!..» — думает он. И, соскучившись, отводит взгляд и смотрит в другую сторону.

Со спины к нему под рубашку заползает ледяная змейка сквозняка, он ежится и поплотнее запахивает пиджак.

— Холодно?!

— Не знаю. Что-то в спину дует. Надо бы окно закрыть.

— Да ты что, жарынь как в разгар лета!

Ливадэ только ежится.

— Надо же, весна, а такая жара стоит. Ничего нет опаснее весенней и осенней жары, — замечает паренек, сидящий рядом с Ливадэ.

— Бабьи сказки, — цедит парень напротив Ливадэ, сутулый верзила философ с угловатым костистым лицом.

Вот и им на стол подают кастрюлю с супом. И Ливадэ, ко всеобщему удивлению, передает половник соседу.

Когда у всех тарелки уже полны, наливает себе суп и Ливадэ, нехотя, один половник. Пробует, проглатывает одну ложку, другую и отодвигает тарелку в сторону, ждет второго.

Все остальные торопливо, с аппетитом едят. Утолив первый голод, все едят уже медленнее, начинают переговариваться, поглядывать друг на друга.

— Что это за суп такой, никакого вкуса, — меланхолично говорит Ливадэ.

— Сварен из сапог Гинденбурга. Не он ли и повар?..

И снова молчание. Ливадэ подпирает рукой голову.

Его сосед слева, болтун-очкарик, наклоняет тарелку, добирая ложкой все до последней капли.

— Так и не съел?

— Не съел.

— Ну и зря, хотя, конечно, с фрикадельками лучше, вот уж суп так суп, острый, наваристый. А вчера, только я лег, поздно уже было… Водил немцев-туристов в парк. Клуж им показывал. У Вадул-Моцулуй, возле «Скорой помощи», за перекрестком, прямо на улице медведь стоит и кружку пива в лапах держит. Ох, эти немцы и пьют!..