Избранное - [5]

— Ступай, муженек.

— Господи благослови, — сказал он и перекрестился.

Ощупал на груди кожаный кошелек, перекинул его на спину и вышел. В сенях темнота хоть глаз выколи. Прекуб о порог запнулся, чуть было не упал.

— Деньги, деньги пуще глаза береги, — крикнула ему вслед жена.

Прекуб отворил калитку, перешел узкую уличку, затененную старыми вязами, перешагнул через лаз во двор Оцу и, не обращая внимания на свору собак, что, заигрывая, с лаем побежали за ним следом, выбрался на проселок.

Ночь стояла ясная, тихая. С запада тянуло прохладным ветерком. Круглая белая луна над холмом Стогул гляделась капризной заезжей барыней, которая то спрячет полное лицо под вуалью, то вновь покажется во всей красе, еще белее и равнодушнее, накидывая на поля полупрозрачный молочный шлейф.

Дорога не спеша тянулась в гору.

Ночной воздух дышал покоем и свежестью, и шаги замедлялись невольно, сами собой.

Прекуб думал. Вспоминал.

Припомнил Прекуб себя деревенским пастушком, гнавшим чужих коров на вырубки неподалеку от Бею. В те незапамятные времена шумели там леса, а потом уж торчали одни обгорелые пни да чернели лисьи норы, и лисы всю ночь своим тявканьем не давали ему уснуть по ночам.

С тех самых пор и мечтает он о собственной коровенке. Ночью он бы ее пас, и под ярмом она бы у него ходила…

Да только не было ему, видно, удачи, а может, время еще не приспело, потому как, сколько бы он ни старался, не удавалось ему сколотить деньжонок на покупку коровы.

Он и овец растил на продажу, чтобы купить по осени желанную телочку, и свиней выкармливал на тот же случай, да они вдруг ни с того ни с сего враз и подыхали. А то и налоги надо было платить. Или еще какая-нибудь напасть сваливалась, и опять откладывалась долгожданная покупка. А сейчас взял он в банке ссуду, кое у кого занял понемногу, кое-что накопил, на том, на другом сберег, и собралась у него солидная сумма денег.

Как подумаешь, что теперь и у него в хате запахнет парным молоком, что не придется больше его ребятишкам вечерами с кринкой под чужой дверью скрестись, тепло, радостно становится на душе.

И побежали его мысли, обгоняя время: будет у него корова, будет и телочка, держать он будет двух коров, двух телок: одну продаст, другая тем временем подрастет, эту продаст, следующая на подходе…

Глядишь, и он себе кусочек землицы купит…

Прекубу даже жарко стало. Довольный, он подергал гайтан у себя на шее. Снял шапку, помял в руке и снова надел, залихватски сдвинув на ухо.

И запел, а знал он одну-единственную песню, которую певал еще молодым неженатым пареньком.

Голос у него был хриповатый, будто у старого дьячка, и песню он затянул старинную, протяжную про девицу-красу, что у окошка прядет пряжу, и тянулась, вилась эта песня без конца, повторяя одно и то же, будто деревенская речушка при лунном свете.

На вершине холма он остановился, вытер пот рукавом.

Внизу, в долине, будто волчьи глаза горели — светились желтым деревенские окошки.

Прекуб прикинул, где его хата, постоял и долго-долго смотрел на нее.

Голосили петухи.

Прекуб перекрестился и пошел себе дальше.

Туман на равнине голубел, разгоралось на востоке пламя, бросая отблеск на все необъятное небо.

День настал тихий, теплый. Небесная синева в белых прожилках облаков казалась мраморной. Спеющие нивы с туго-претуго набитыми колосьями просыпались нехотя, насыщая воздух сладким хлебным запахом.

Серая лента дороги обвивала холмы и вытягивалась вдруг в струнку, будто швырнул ее кто с силой на зеленый простор равнины.

По дороге тянулись телеги, отары овец, коровы, волы. Смеясь и переговариваясь, шли бабы с торбами через плечо, неся на голове корзины с домашней птицей — кто с курицей, кто с гуской.

Прибавил и Прекуб шагу, заторопился, будто поддавал кому коленками. Дорогу эту он плоховато знал, вот и посматривал на телеги из Тритень. А если уж выложить все начистоту, то посматривал он на эти телеги еще и потому, что и ходить-то он был не больно привычен.

Завидев пешего издали, хозяева подхлестывали лошадей, а поравнявшись с ним, оборачивались назад и копошились в соломенном настиле, будто и в самом деле что-то искали на дне повозки, и проносились мимо, обдавая его тучей пыли.

Многие из них Прекубу были знакомы — пас он у них овец, а они прогоняли его потом, не заплатив ни гроша, а то и платили, даже «спасибочки» говорили, да что с того…

«Чего же от них и ожидать, от богатеев, — думал он с горечью. — Не дай нам господь без куска хлеба остаться, не приведи господь с нищенской сумой под окном у них стоять…»

— Добрый день, соседушка! — окликнул его кто-то сзади на мосту Кристиш.

Прекуб, не признав голоса, обернулся.

— На ярмарку, на ярмарку. Все торопятся, — говорил, обращаясь к Прекубу, незнакомый мужичок, ничуть не смущаясь его недоумением.

— Торопиться-то торопимся, да как бы не опоздать, — отозвался Прекуб, поглядев на незнакомца.

Был он человеком лет пятидесяти, небольшого роста, с красной толстой шеей.

Из-под вылинявшего солдатского кителя торчал засаленный ворот рубашки, на голове драная шапчонка — до того чудная, Прекуб у себя в деревне отродясь таких не видывал, — а лицо с маленькими посверкивающими глазками и мокрым, лягушачьим ртом хитрое-прехитрое.