— Что случилось?
— Господин Ду… Я действительно больше не могу… — Чувствовалось, что говорящий старается превозмочь себя, но уже не властен над собой.
— Вэйцюнь, не говори так! Что тебя тревожит? Поделись со мной! — Ду Дасинь произнес это успокоительным тоном, не замедляя шага.
И Вэйцюнь вновь задал все тот же мучивший его вопрос:
— Господин Ду, ну когда же, когда начнется революция?
— Вэйцюнь, я же столько раз объяснял тебе… Она начнется, обязательно начнется, но почему ты так торопишься? Почему ты такой нетерпеливый? — Ду Дасинь в этот миг забыл, что и сам принадлежит к числу таких же нетерпеливых.
— Нет, не в этом дело!.. Я не хочу ждать, но не ради себя, я действительно думаю не о себе, я сам ничего не значу… Поймите, я думаю о них, о тех, кто страдает, чья жизнь хуже собачьей… — Его голос дрожал, словно хвост пса, который вот-вот погибнет от холода.
Ду Дасинь обернулся и увидел, что дрожащие, как и его голос, пальцы Чжан Вэйцюня указывают туда, где мрачные, чудовищные сооружения изрыгают красный дым. Ему тоже стало страшно, но он ничего не сказал и двинулся вперед, крепко впечатывая свои шаги в мягкую почву. Чжан Вэйцюнь заговорил снова:
— Господин Ду, я хочу рассказать вам одну вещь… Вы знаете, каким образом вам досталась ваша комната?
— А в чем дело? — Ду явно забеспокоился, но Чжан не придал этому значения и продолжал рассказ.
— За несколько часов до того, как вы приехали, хозяин дома вызвал полицию, чтобы выселить прежних жильцов. Это была чахоточная женщина с тремя детьми. Я знал ее мужа, он раньше работал на нашей фабрике. За пять месяцев до этого он украл какую-то мелочь, мастер обнаружил кражу и сдал беднягу в полицию. Его приговорили к шести месяцам тюрьмы, а ведь он взял-то всего ничего. А как жене прожить эти шесть месяцев? Ну, она стирала, чинила людям одежду, да разве на это можно содержать себя и детей? Потом ей стало хуже, она не смогла работать. Пришлось влезть в долги, заложить или распродать все имущество. Мы старались ей помочь, только много ли мы можем? Вы же знаете, как мы живем… Она задолжала квартплату за четыре месяца. За один мы заплатили, но домохозяину каждый медяк дороже жизни, разве он этим удовольствуется? Он часто приходил к ней, кричал, но она отвечала одно: вот муж выйдет из тюрьмы, тогда за все рассчитаемся. В конце концов хозяину надоело, и он вызвал полицию…
Ду Дасинь вдруг остановился, а вслед за ним и Чжан Вэйцюнь.
— Только я во всем этом сразу не разобрался, я считал, что она сама согласилась уйти или что хозяин нашел ей угол подешевле. По правде говоря, я об этом мало думал — уж очень мне хотелось, чтобы вы рядом со мной поселились. Только после вашего переезда, вечером, жена рассказала мне о том, как обошлись с той женщиной… — Конвульсия пробежала по его лицу, он замолк, но вскоре заговорил снова: — В день вашего переезда, как раз когда в доме собирались завтракать, пришли два полицейских, вызванные хозяином. Что было делать той женщине? Она, само собой, понимала, что хозяин уже принял решение, и все равно она вместе с ребятишками валялась у него в ногах, плакала, просила полицейских смилостивиться. Она думала, что у этих типов есть человеческое сердце! А они пинали ее, выкидывали на улицу остававшееся у нее тряпье, даже недоваренную кашу и ту из котелка выплеснули. В общем, пришлось ей с детьми уйти из дома. Они сели на тротуар рядом со своими пожитками, долго рыдали, а потом собрали свой скарб и ушли…
— Куда же она пошла? — В голосе Ду Дасиня слышалась боль.
— Повела детишек просить милостыню, куда же еще… Сегодня мне сказали, что она померла.
— Умерла?.. — машинально повторил Ду Дасинь. Он не хотел в это поверить, но интонация Чжан Вэйцюня не оставляла сомнений. Умерла — ну и что ж, какое значение имеет смерть чахоточной нищенки для четырехсотмиллионного Китая! Но для него, Дасиня, то была не просто смерть незнакомой больной женщины — порвалась еще одна ниточка надежды.
— Так когда же наступит революция?! Я вправду больше не могу терпеть! — Страдальческий голос Чжан Вэйцюня нарушил ночную тишину над огородами. Эти слова подобно острию ножа вонзились в грудь Дасиня, который старался в этот момент спасти собственную веру, они не давали ему сосредоточиться, застали его врасплох. «Чего он ко мне пристает?» — подумал Дасинь, а вслух сказал с нотками раздражения и даже мстительности в голосе:
— Ну вот, двадцать лет терпел, а сегодня вдруг не можешь?
— Раньше я думал, что так на роду написано, что это правильно и справедливо, потому и мог терпеть. А теперь я знаю, что все это несправедливо, преступно, обречено на гибель. Это не я, а оно, это оно не может терпеть. — Тут Чжан Вэйцюнь приложил правую руку к груди.
У Ду Дасиня не нашлось слов, чтобы возразить ему, да он и не собирался спорить. Что мог он сказать? Боль Чжан Вэйцюня была и его болью, он и сам не мог долее терпеть.
Все это время трубы заводов продолжали извергать столбы красного дыма. Постепенно дым заполнил собой почти все небо, оно приобрело кроваво-красный оттенок. Ду и Чжан понимали, что это — результат деятельности тех сил, которые они считают преступными, которые действовали вчера и будут действовать завтра и послезавтра… Они вдруг ощутили опасность, словно все преступные силы мира бросились за ними в погоню. Им показалось, что лишь чудо может спасти их от гибели. Но откуда тут взяться чуду?
