Избранное - [181]

Нам надо смотреть вперед, и мы смотрим вперед. Нам надо идти вперед, и мы идем вперед. Но китайский народ не утратил память и никогда не забудет того, что произошло в те одиннадцать лет.

Перевод Т. Сорокиной

34 ПАМЯТИ ЛАО ШЭ

В статье, посвященной памяти Накадзимы Кэндзо, я упомянул о проводах в аэропорту Хунцяо второго сентября 1977 года. В тот день помимо супругов Накадзима возвращались на родину из Шанхая Иноуэ Ясуси и несколько других моих японских друзей. Накануне вечером я вернулся домой с подаренными Накадзимой и Иноуэ книгами. Мне не спалось, и я просматривал сборник Иноуэ «Ученики». Прочел эссе под заглавием «Чайник», в котором рассказывалось о двух писателях — китайском и японском — Лао Шэ[42] и Хироцу Кодзуро. В памяти возникли лица этих двух знакомых мне людей, таких добрых… С особенной теплотой вспоминал я о Лао Шэ, ставшем жертвой жестокой несправедливости и трагически погибшем. Всю ночь он являлся мне во сне, повторяя: «Передай друзьям, у меня все в порядке». Одним словом, спал я плохо. На другой день рано утром я приехал в гостиницу, чтобы проводить Накадзиму и его супругу в аэропорт. В зале для почетных гостей я с помощью молоденького переводчика беседовал с Иноуэ. Я сказал ему, что прочел его эссе «Чайник», в котором приводится притча, рассказанная когда-то Лао Шэ, и что я слышал эту притчу от других, но с иным концом. Там тоже речь шла о нищем и маленьком чайнике, в котором фуцзяньцы любят заваривать чай. Так вот я слышал, что нищий не разбил его, а до самой смерти вместе с богачом ежедневно заваривал в нем чай. Лао Шэ с присущим ему юмором придумал другой конец. Не знаю, сказал я Иноуэ, как погиб Лао Шэ, но мне не верится, что он мог покончить с собой, разрушив прекрасное. Не мог он уничтожить красоту, он оставил бы ее людям.

В аэропорту мы пробыли очень недолго, молоденький переводчик не читал эссе Иноуэ, не мог четко передать мою мысль. Иноуэ так ответил: «Я написал, что Лао Шэ выбросился из окна, обхватив чайник». Возможно, конечно, Иноуэ имел в виду, что Лао Шэ вовсе не хотел гибели красоты, но в оригинале эссе тем не менее заканчивается словами: «Чайник разбился, человек погиб». Чайник все же был разбит.

Гостей пригласили на посадку в самолет, и мы не могли продолжить разговор, но меня поразило волнение, с каким Иноуэ сказал шедшей рядом с ним госпоже Сато: «Господин Ба Цзинь читал „Чайник“». Я тогда не понял, почему Иноуэ придает такое большое значение тому, что я прочел его эссе, и почему он сообщил об этом своей попутчице как о чем-то очень важном. Но потом, когда я прочел эссе Мидзиками Цутому «Сверчок в банке» (1967) и получивший премию рассказ Хираки Такакэн «Погиб, защищая честь», мне стало ясно, что наши японские друзья, писатели Японии, видели в гибели Лао Шэ гораздо большую трагедию, чем мы, сильнее, чем мы, скорбели об этой великой утрате. В Китае лишь в последние два года появились статьи, посвященные памяти Лао Шэ.

Очерк Иноуэ был написан в декабре 1970 года. Тогда гибель Лао Шэ изображалась у нас как результат «критики и борьбы против реакционного авторитета». Церемонию захоронения праха Лао Шэ, признанного наконец невиновным и реабилитированного, совершили только в июле 1978 года. Но праха-то в урне не было. Даже в первой половине 1974 года никто еще не осмеливался открыто выступить против совершенной несправедливости. Впервые я услышал печальное известие о Лао Шэ в конце 1966 года — в устрашение всем нам об этом сообщили в туманных выражениях цзаофани: «Из непроверенных неофициальных источников…» Потом я слышал о гибели Лао Шэ еще два-три раза, но сведения были противоречивы, передававшие их говорили неопределенно и за достоверность ручаться не могли. И только за день-два до расставания в аэропорту Хунцяо я в гостинице «Хэншань» впервые услышал из уст Накадзимы Кэндзо официальное подтверждение факта смерти Лао Шэ. По словам Накадзимы, ему сообщил об этом в откровенной беседе ответственный сотрудник Общества китайско-японской дружбы. Но опять-таки подтвержден лишь факт кончины Лао Шэ, но как, при каких обстоятельствах он умер, Накадзима не знал. Я решил, что смогу все выяснить в Пекине на конференции.

Когда Накадзима заговорил о Лао Шэ, я вспомнил, как встретился с ним в здании Собрания народных представителей десятого июля 1966 года во время митинга, организованного Пекинским народным комитетом в поддержку борьбы вьетнамского народа против американской агрессии. Лао Шэ, Накадзима и я сидели в президиуме. Кое-что об этом я уже писал в статье «Последнее мгновение», например о том, с каким уважением и любовью Лао Шэ смотрел на премьера Чжоу и почтенного Чэнь И, как взволнованно говорил о них. В тот день, придя в здание Собрания задолго до начала митинга, я направился в гостиную. Лао Шэ уже был там и беседовал с тогдашним заместителем мэра Пекина Ван Куньлунем. Встреча с Лао Шэ была для меня полной неожиданностью. Я уже больше месяца находился в Пекине, председательствовал на внеочередной конференции писателей стран Азии и Африки и ни разу не слышал даже упоминания его имени. Я беспокоился о нем, боялся, что с ним случилась беда. И как же я был счастлив сидеть рядом с ним и слышать его слова: «Передай друзьям, у меня все в порядке…»! Потом появился и Накадзима. Он тепло поздоровался с Лао Шэ, пожал ему руку. Я сидел сбоку, но видел, как засияли глаза Накадзимы от неожиданной радости, искренней, идущей от самого сердца. Накадзима видел Лао Шэ в последний раз, и моя с ним встреча тоже оказалась последней. Если бы я только мог вообразить, какая трагедия разыграется в Пекине всего лишь месяц спустя! Я бы не отходил от Лао Шэ, говорил бы с ним целый день, уговорил бы его уйти, скрыться на время, подготовиться морально. Но как можно было убедить его не поддаваться обману? Разве я сам потом не отправился покорно в «коровник»? Накадзима понимал ситуацию лучше нас. Тогда, в июле 1966 года, я догадывался о его тревожных предчувствиях. Он был очень рад, узнав, что я нормально работаю, но еще больше обрадовался неожиданной встрече с Лао Шэ, здоровым и деятельным. Накадзима сильнее многих других волновался за нас. Я тоща уловил его тревогу — наш японский друг оказался проницательнее нас, понимал, что над нами нависла беда…