Как можно уповать на одного лишь хорошего человека, одну добрую волю? Что же из этого получится?
Верить хорошему человеку или начальнику — все едино. В любом случае крайне опасно передавать свою судьбу в руки другого человека, пусть даже двух людей, а самому устраниться, не шевелить мозгами, полностью доверяясь другим. А что, если эти двое окажутся такими, как Линь Бяо или Цзян Цин? Тогда и вовсе беда. Хорошие люди совершают хорошие дела. Верно. А если хороший человек ошибся, как быть? Ну, а плохой человек? Уж если он примется совершать злодеяния, их будет не одно, не два!
Как-то в 1970 или 1971 году я присутствовал на собрании критики в «Школе кадров Седьмого мая» для работников культуры. Прорабатывали двух «контрреволюционеров» — музыкантов. «Преступление против революции» одного из них состояло в том, что он воспевал Цзян Цин, используя мелодии шаосинской оперы; говорили, что Цзян Цин они не нравились, она называла их «упаднической музыкой». Итак, этот музыкант сочинял гимны в честь Цзян Цин на мотивы, которые ей не нравились, следовательно, он оскорбил Цзян Цин и тем самым «нанес удар по пролетарскому штабу». Доводы, конечно, нелепые и смехотворные, но так это было. На том собрании критики сама Цзян Цин не присутствовала, и никто не зачитывал ее «письменного выступления». В «Школу кадров» тогда часто наведывались ораторы, и вполне вероятно, что и по сей день они активничают. Это можно понять: разве кто-нибудь осмелится сказать о себе, что всегда поступал правильно? Но коли мы верим начальнику, нам приходится идти за ним туда, куда он нас ведет. Цзян Цин в начальниках — бежим за Цзян Цин, Линь Бяо во главе — «клянемся жизнь отдать», даже пляшем «танец верности», вырезаем узоры с иероглифом «верность». Ведь нам не приснилось все это.
Сейчас вроде бы пробудились. Эти десять лет прошли не даром. После такой закалки и испытаний мы, надо полагать, повзрослели и не станем снова словно дети. Надо живее шевелить мозгами, больше размышлять.
28 марта
Перевод Т. Сорокиной
Помню, когда мне было года двадцать три, я купил в Чэнду памятную открыточку, чуть больше почтовой марки, и наклеил ее на книгу. В центре было изображено алое сердце, а с двух сторон по четыре иероглифа: «Будем все как один» и «Не забудь о национальном позоре». Говорят, иностранцы смеются над нами, мол, мы как «блюдо песка», а «энтузиазма нашего хватает на пять минут». Так что открытка, вероятно, была выпущена, чтобы воодушевить самих себя. Я в то время был истым патриотом. Впоследствии я увлекся анархизмом, но чувства патриотизма не утратил, потому что я — китаец, долго терпел обиды, дискриминацию, несправедливость. Моя судьба неотделима от судьбы моей родины.
Но я должен признаться: наклеил картинку, чтобы не забывать о днях национального позора — о седьмом и девятом мая 1915 года (седьмого мая правительство Японии предъявило Юань Шикаю «двадцать одно требование» с целью поработить Китай, а девятого мая Юань Шикай их принял. Вот тогда и были объявлены два дня национального позора). Прошло время, и я совершенно забыл историю с открыткой. Когда же случайно вспоминал, мне становилось не по себе: неужели и вправду моего «энтузиазма хватило на пять минут»? И с каждым таким упреком память моя о тех событиях все крепла. Тот национальный позор давно уж смыт. Нынешняя молодежь и не знает, что это за события «Седьмого мая» и «Девятого мая». Но я не забыл, я не хочу быть беспамятным…
В этом году со здоровьем у меня неважно, работы довольно много, и на чтение времени остается мало. Но как-то довелось мне просмотреть несколько вещей молодых писателей. Одни описывали перенесенные ими страдания, другие изображали жизнь такой, как она была, третьих занимали социальные проблемы… Короче говоря, эти произведения в той или иной степени открывают правду о разных сторонах жизни нашего общества. Но кому-то эти произведения претят, их называют «литературой шрамов», «обличительной литературой», заявляя, что такие книги повергают людей в уныние, вызывают «чувство неуверенности, безнадежности». Утверждают также, что «главное направление — это борьба», «надо писать о сопротивлении, воодушевлять людей». Поразительно! Кто из нас, в конце концов, грезит наяву — я или эти люди? Неужели все пережитое мною за те одиннадцать лет мне приснилось? Неужели бедствия, обрушившиеся на мир литературы и искусства, всего лишь фантомы? Прошло только три года, как пала «четверка», а уже находятся недовольные тем, что ее обвиняют в преступлениях и злодеяниях. Это ли не забывчивость! Позади нас огромная куча грязи, она все еще распространяет зловоние, оскверняя воздух; и вот, не шевельнув даже пальцем, чтобы убрать ее, знай себе орут: «Смотрите вперед!» Столько искалеченных людей — так неужели не дать им возможность залечить и перевязать раны?
«Забудьте, забудьте!» — твердите вы, но эти одиннадцать лет трудно забыть, да никто и не сможет их забыть. Пусть грядущее поколение даст оценку этим годам, напишет их историю, это тоже необходимо. И, конечно, найдутся люди, которые выполнят эту работу. Но почему бы нам не оставить для них правдивый материал? Почему не написать честно обо всем, что случилось с людьми? Разве для того, чтобы продвигаться вперед, смотреть в будущее, нужно забыть прошлые страдания? И пусть наши раны гноятся?
