— Ты и вправду хочешь это сделать?
На этот раз Чжан не рассердился. С мягкой иронией он сказал:
— А до тебя действительно туго доходит. Ведь это же только разговор. Честно говоря, место, где мы рубили, не считается особенно опасным. Опасно выше того места, направо от нас. Дороги там нет, и приходится ползти по наклонному штреку. Новеньким туда не следует ходить. Как пошел — непременно беда случится. Я-то там побывал. Так что будь спокоен: у нас с тобой не так уж опасно!
Сяо Чэнь деланно улыбнулся: на сердце у него немного отлегло. Но в нем все еще гнездился страх, хотя парень и сам не знал почему. Не отвечая на слова Чжана, он медленно шагал, опустив голову. Рядом с ним шахтеры, поднявшиеся из-под земли, брели также молча и сосредоточенно. Все молчали: не было слышно ни громких разговоров, ни смеха. В ночной тишине раздавался лишь громкий, однообразный шум то опускающейся, то поднимающейся клети. Этот шум наводил на людей тоску и ужас.
— Не волнуйся и не бойся! Через несколько дней привыкнешь. — Чжан участливо потрепал парня по плечу. — Пошли мыться, а потом поедим. Вы, молодежь, должны быть посмелее.
— Ладно, — буркнул он в ответ, а сам остановился и, повернув голову, бросил взгляд на шахту. У подъемника все еще стояли несколько рядов рабочих, опустив головы, с лампами в руках, в грязной одежде. Ни звука, ни движения — они были словно тени, словно привидения.
Старый Чжан, сжав правую руку Сяо Чэня, потащил его за собой.
Луна спряталась за тучу. И хотя все небо вызвездило, вокруг было темно, как в шахте.
1931 год
Перевод Б. Мудрова
— Пошли, здесь нам делать нечего, — закричали люди.
Каждый перебросил через плечо свой узелок, лежавший рядом, кое-что забрал в руку. Один за другим они без сожаления вышли из сарая.
Их было больше пятидесяти. Широким шагом шли они по узкой проселочной дороге. Стояло пасмурное утро. Еще с вечера начал задувать северный ветер, и кое-кто предсказывал снегопад. Но все равно они не могли больше оставаться в этой деревне.
Так каждый раз они снова трогались в путь; у них не было определенной цели, не было запасов продовольствия, не было работы. Они знали лишь одно — нужно идти, идти в новое место, где они надеялись найти работу, сытную еду, теплый угол.
Поход этот длился уже не два и не три дня. Полгода назад наводнением затопило их родную деревню и снесло весь урожай этого года. Вслед за тем через деревню прошли войска, забрав все, что еще оставалось, и спалив несколько домов. У каждого осталось только кое-что из одежды, пара свободных рук да собственная судьба. Словно невидимая плеть, свистевшая за спиной, подгоняли их голод и холод. И тогда люди со слезами на глазах расстались с родными местами, с деревней, которую когда-то любили, как родную мать. В те времена жизнь в деревне била ключом, как у человека в расцвете сил и здоровья. Но впоследствии тяжелые недуги иссушили ее, а ныне она умерла мучительной смертью, не оставив им ничего, кроме тяжелых воспоминаний.
И они пустились странствовать, проходя город за городом, минуя деревню за деревней, преодолевая сопку за сопкой. Нигде не находили они себе пристанища; двери домов захлопывались у них перед носом. Оставался только один выход — все время идти вперед: утром, когда из-за гор выглядывал алый лик солнца, вечером, когда луна еще пряталась за деревьями, и темной ночью, когда на небе мигали звезды.
День шел за днем, месяц за месяцем; лица людей меняли цвет вместе с небом, горами, деревьями, но ноги их не переставали шагать. Люди нигде не останавливались даже на неделю. В каком-нибудь городе вдруг мелькал луч надежды, но затем исчезал и он, и им ничего не оставалось, как идти дальше.
Голод и холод объединили их в один отряд — пятьдесят с лишним человек: мужчин, женщин, стариков, детей.
Невзирая на ветер и дождь, на жару и снег, они, сплотившись в одно целое, шли вперед, не зная отдыха, и в каждом из них теплилась одна надежда: работа, то есть жизнь. Насытиться, согреться — вот единственное желание, подбадривавшее их. Все думали только об этом. Иных желаний не было.
Словно цыганский табор проходили они город за городом, деревню за деревней, сопку за сопкой; коротали холодные ночи в развалившихся сараях, в выгоревшей степи, в лесу, где всю ночь шумят деревья. На подстилку они собирали сухие листья; сбросив на землю узелки, извлекали из них тряпье, могущее служить одеялом, и укутывали свое тело. Вечера и ночи были холодны, как и все вокруг. Теплились только их сердца, но постепенно и в них стал проникать холод.
Словно кочующие цыгане, сбившись в кучу, люди беспрерывно сопротивлялись голоду и холоду и отдавали все силы, чтобы заработать у незнакомых богатеев хоть что-нибудь про запас. Но у них не было шатров, они не владели искусством развлекать людей, и резные ворота богатых домов закрывались перед ними. Для них открывались только полуразвалившиеся калитки, но там они не могли получить того, на что надеялись: там не ожидала их ни работа, ни ночлег, разве что только крохи пищи, чтобы утолить голод.
Они шли с самого рассвета, когда солнце выглядывало из-за гор, до вечера, когда на небе начинали мерцать звезды. Дни и ночи сменяли друг друга с размеренностью качающегося маятника. Дни становились все короче, небо — все сумрачнее, солнце постепенно утрачивало яркость, реки давно замерзли. За последние десять дней уже трижды выпадал снег, а они по-прежнему не могли найти себе пристанище и работу и вынуждены были продолжать свой бесконечный путь.
