Избранное - [13]

Курица часто взлетала под потолок и дерзко, вызывающе кудахтала, сидя на балках и загаживая их пометом.

Бесергенев скоро заметил беспорядок на конюшне и не раз порывался сказать об этом Порфирию, но его всегда сдерживало твердо укоренившееся мнение о Порфирии, как о человеке непутевом. «Все равно ничего не поймет, сколько ты ему ни долби».

Заметил также Бесергенев, что Порфирий осунулся и посерел, глаза запали, скулы стали острыми.

«Чего это он? — испытующе оглядывая Порфирия, подумал Бесергенев. — Хворь какая напала, что ли?»

Однако, встречаясь с Порфирием во дворе, он сдержанно отвечал на его приветствия и не обнаруживал ни малейшего желания разговаривать.

А Порфирий виновато опускал глаза, чувствуя, что Бесергенев им недоволен за что-то, и хотя считал его мужиком умным и ему всегда было приятно слушать его разговоры, а сейчас это было еще и крайне необходимо, — не знал, как начать, чтобы еще больше не разобидеть Бесергенева.

Один раз выпал подходящий случай, но Порфирий не сумел им воспользоваться. Убирая конюшню, он нечаянно поддел доску лопатой и сломал держак. Надо было идти к Бесергеневу. Только он один, будучи плотником, мог пособить его горю.

Порфирий ожидал, что Бесергенев осыпет его градом тяжелых упреков, распечет на все корки и выгонит из дворницкой, не пожелает услышать в оправдание даже одного слова.

— Что скажешь, молодец? — встретив его на пороге сказал Бесергенев. — Заходи.

Голос Бесергенева показался Порфирию приветливым. И это было действительно так.

— Садись на табуретку, — ласково пригласил Бесергенев, Увидев в руках Порфирия сломанный держак и лопату, он сразу догадался, зачем к нему пожаловал гость.

— Уходокал, значит? — спросил он, подняв на Порфирия сочувствующие глаза. — Положи. К обеду будет готово.

Порфирий растерялся от такой приветливой встречи и никак не мог поверить, что за этим не кроется какого-либо подвоха.

«Михаил Алексеевич, он мужик умный, — нерешительно топчась, думал Порфирий, — раскрой рот, а он возьмет и отчебучит какую-нибудь штуку».

— Ну чего ты жмешься… Все равно, как бирюк? — продолжал Бесергенев, строго посмотрев на Порфирия. — Сказал, садись.

— Я, Михаил Алексеевич, хочу тебя покорнейше попросить об одном деле, — пролепетал Порфирий.

— Это еще о чем?

— Держак я поломал.

— Фу ты, господи, — недовольно поморщился Бесергенев, — сказал тебе — к обеду будет готово. Чего еще надо? А раньше никак не могу.

— Ну вот и спасибо, — облегченно вздохнул Порфирий и собрался уходить.

— Погостить у меня, значит, не желаешь? — с еле заметной обидой в голосе остановил его Бесергенев, хмуро сдвинув брови. — Я не неволю, конешно.

— Как так я могу не желать! — удивился Порфирий. — Я думал, ты делом занят серьезным. Я чтоб не мешать…

— Садись. Я дело закончил.

«Делом» оказался огромный сундук. Он высился посередине дворницкой и утопал в кучерявых ворохах пенистых стружек. В дворницкой стоял густой смолистый запах сосны.

Сундук и был причиной необычных для Бесергенева ласковости и словоохотливости.

Три месяца он трудился над ним. Да и перед тем, как приступить к работе, немало намытарился. Прежде всего надо было добиться у полковника разрешения выбрать из обрезков, оставшихся после постройки дома, подходящий материал, а потом перебросить множество обрезков, подвергая опасности свои сапоги, которые каждую минуту могли быть исцарапаны гвоздями, подстерегавшими на каждом шагу.

Затем потребовался клей. Пойти в лавку за ним Бесергенев и думать не хотел, — начал уговаривать Степана принести клей из мастерских. Степан долго упирался, ссылаясь на то, что за воровство могут прогнать.

— А ты фунтами не тащи. Ты — по махонькому кусочку, — урезонивал его Бесергенев, — за кусочек тебя никто не осмелится прозвать вором и никто не прогонит.

…Сапоги остались целыми. Клею Степан наносил. Сундук готов.

Сегодня Бесергенев вбил последние гвозди — приладил крышку, ручки, и долго ходил вокруг сундука, причмокивая и приседая со всех сторон, и находил, что сундук получился очень богатый. По крайней мере, у себя в деревне он ни у кого такого не видел.

Бесергенев с нетерпением ожидал, когда к нему кто-либо зайдет, чтобы он мог похвалиться и чтобы его похвалили. И вот, наконец, заявился Порфирий.

— Настоящая сосна, — хлопал Бесергенев ладонью, широкой, как лопата, по крышке сундука и восхищенными глазами смотрел на Порфирия. — Это надо понимать. Не что-нибудь, а сосна. Настоящая.

Порфирий знал, что лес есть и лучше сосны: дуб, например…

Лучше его об этом знал Бесергенев, но сейчас все деревья, за исключением сосны, казались ему никуда негодными гнилушками.

— Сухая, во-первых. И во всем сундуке ни одного сучка, — расхваливал Бесергенев сосну.

Слушая его, Порфирий усомнился в своих познаниях о качестве леса.

— Ну что ж ты молчишь? — шатнул к нему Бесергенев: он уже начал нудиться от долгого ожидания похвалы. — Хорош сундук?

— Очень хорош. — Порфирий робко подошел к сундуку, легонько постучал указательным пальцем по крышке, сделал удивленное лицо, сказал понимающе и восторженно: — Действительно сосна. Настоящая.

Бесергенев был удовлетворен и от избытка радости чуть прикрыл потеплевшие глаза и сразу перешел на степенный, рассудительный тон.