Избранное - [212]

Шакир повернулся к жене, положил руку ей на плечо. Айше была в ситцевой ночной рубашке. Она прильнула к мужу: смирная, послушная, ну просто овечка. Шакир нежно ее обнял, принялся ласкать. Оставалось всего четыре дня до отъезда. «Надо уж досыта налюбиться, — думал он. — Хоть первое время на чужбине легче жить будет».

Айше проснулась уже под утро, когда звездное сияние поблекло. Она тихо поцеловала мужа, прижалась к нему носом. Он все не просыпался. «Не уезжай, отцов тезка», — сказала она и спустилась с вышки. Разожгла огонь в очаге. Вскипятила воду в старом чайнике. Настояла чай в новом, заварном, который муж привез из Германии. Вытащила из сундука клетчатую скатерку, расстелила ее, нарезала хлеб. Отварила яйца, несколько картофелин, принесла с огорода перец, вымыла и нарезала огурцы. Вытащила масло и сыр. И все это аккуратно разложила на скатерке. Тут как раз показалось солнце. Ребятишки еще спали. Но Шакир проснулся. Рубашку и трусы он ночью сбросил на землю. Айше нашла их и подала наверх. Спустившись, Шакир натянул старые льняные брюки. Сходил в кусты. Айше ждала его с полотенцем и мылом в руках. Она помогла мужу умыться. С особой тщательностью он вытер полотенцем уши, подмышки. Пиджак висел на столбе. Шакир хотел было его надеть, но потянулся и передумал. Айше вынула из-под ребятишек и принесла два миндера. Стряхнула сор и пыль с того, что побольше, и подложила его мужу.

— Садись, отцов тезка.

Поставила стаканчики с надписью: «Приятного аппетита!»

— Лучку хочется, мочи нет.

— Надергать тебе зеленого?

— Вместе с головками… Такого нарви, чтобы пробирал до слез.

— И я такого хочу… чтобы до слез, — причмокнула Айше. Она принесла с огорода четыре головки — не очень большие, но и не маленькие. Ситцевая юбка на Айше задралась, обнажились ляжки. Она оправила юбку. Закинула длинные волосы назад, за спину. Завтракали молча, с аппетитом. Солнце уже поднялось над Торосскими горами. Шакир еще раз потянулся.

Айше подлила кипятку в заварной чайничек. Тем временем проснулись и дети. Братишки умылись и сели завтракать. Сестра мыться не стала.

— Ах ты, неряха! — возмутилась Айше. — Так ты у меня совсем грязью зарастешь. И волосы нечесаные. Пристало ли девочке ходить в таком виде?!

— Ничего, пусть так и ходит, — сказал Шакир, с наслаждением дымя сигаретой. — Пусть будет неряхой. — Поймав дочку, он поцеловал ее в больные, слезящиеся глазенки. — Я всех люблю одинаково: и сыновей, и дочь. — Но это были лишь слова. На самом же деле он любил их по-разному. Просто вспомнил, что жена укоряет его за пристрастие к сыновьям. Он положил руки им на головы. — Ну, а как вы, сорванцы?

— Поди, хоть лицо вымой, Семра, — велела Айше дочери, когда дети позавтракали.

Первым поднялся Шакир.

— Метин, Мехмед, — окликнул он сыновей. — Сейчас я полью хорошенько огород и поеду компостировать билет в Адану.

Эти слова резанули Айше по самому сердцу.

С окрестных огородов слышались голоса. Соседи запрягали лошадей, взваливали корзины на плечи. Шакир пошел к запруженному арыку, рядом с которым лежала его кирка. За ним увязались Метин с Мехмедом.

Айше сложила грязную посуду на поднос. Помогла дочке умыться. Вытерла ее полотенцем. Разожгла очаг перед лачугой. Вскипятила бак с водой. Простирнула несколько платьев и рубашек и развесила их на изгороди. Солнце уже сильно припекало. Айше принялась стирать простыни и наволочки.

Шакир носился с сыновьями по всему огороду, поливая картофель, помидоры, фасоль и бамию[114]. Усердной работой он пытался заглушить тоску, угнездившуюся в его сердце.

Айше чувствовала во рту сильную горечь, горечь никак не проходила. «Этот шайтан собирается в Адану, компостировать билет, — вся кипела она. — А я-то, как последняя дура, уговаривала его остаться».

Она подошла к столбу, вытащила из внутреннего кармана пиджака незакомпостированный билет. Решение она приняла уже давно, по зрелом размышлении. И сейчас действовала не колеблясь: кинула билет в пылающий очаг. «Посмотрим, как ты теперь уедешь, отцов тезка!» Билет сразу же вспыхнул и обратился в горсточку пепла. Айше схватила кочергу и принялась шуровать в очаге.

Шакир, прижав к себе сынишек, рассказывал им о Германии.

— Во время второй мировой войны всю страну разбомбили, камня на камне не оставили. С одной стороны англичане и американцы, с другой — русские. Потому что эти проклятые фашисты стали нападать на соседей. Заграбастали Францию, Польшу, другие страны, весь мир хотели покорить. Ну им и всыпали как следует, чтобы не зарывались!.. В штутгартском муниципальном музее есть под витриной фотография города после его освобождения. Весь в развалинах, ни одного дома целого. Видели бы вы город сейчас! Повсюду клумбы с цветами, газоны, асфальт. Компании и фирмы понастроили огромные, сплошь стеклянные дома. Фабричные трубы в самое небо упираются. Их там целая тыща. И в других городах не меньше. Кладбища у них как парки. Я бы вас всех туда свозил. Да только ваша мать с ножом к горлу пристала: «Не уезжай, не уезжай». И утром и вечером одна песня…

Айше издали поглядывала на мужа. «Теперь ты никуда не уедешь. Два года промучилась, хватит!»