Избранное - [9]

Десять тревожных дней, иными словами, десять дней не снимая сапог. Где-нибудь в походе еще куда ни шло, но в Париже, в Гренельской казарме! Конечно, спали, но как спали… В конце концов все эти россказни начинали действовать на нервы. Было еще полбеды, пока их назначали в караул в Тюильри, но с четырнадцатого числа караульную службу несла только Национальная гвардия. Томительно-тревожное бездействие. Ложились, забывались сном, вдруг просыпались, одним прыжком вскакивали с постели. Не говоря уже о дурацком цукании… Потому что с этими желторотыми юнцами… Вдоль тюфяков еще медлили запоздалые предутренние сновидения, лентяи понурившись сидели в темноте — и дневальные и те, что просто перебрасывались словами от койки к койке. Смятение, смятение, что бы там ни писали газеты!

— Вы читали вчерашний номер «Котидьен»?

Серый мушкетер сердито обернулся и увидел Альфреда. Молодой человек присел на край койки, где Теодор валялся прямо в сапогах, чуть ли не в полном облачении, в расстегнутом красном доломане — снял он только васильковый супервест, на котором был вышит белый крест с лилиями, да поставил в проходе между койками кирасу, подперев нагрудник спинкой, так что она походила на две молитвенно сложенные ладони. Только о чем молиться-то?

Альфред пришел поболтать со своим приятелем, столь же юным мушкетером Монкором, стоявшим возле койки и уважительно поглядывавшим на еще не совсем проснувшегося Теодора. Альфред и Монкор учились в одном пансионе, оба попали в Гренельскую казарму, правда в разные роты, но роты их были размещены на одном этаже. Несмотря на свой мальчишески тонкий стан, Монкор все же казался более взрослым, чем его бывший соученик по пансиону Гикса: Альфред, весь в белокурых легких кудряшках, выглядел совсем ребенком и, даже в темном плаще, накинутом на плечи, в доломане с высоким стоячим воротником, подпиравшим подбородок, в сапогах со шпорами, казался переодетой девочкой; свою черную с золотом высокую каску он держал на коленях, рассеянно гладя ее по-юношески тонкой рукой. Эх, хочешь не хочешь — приходится вставать! В помещении мушкетеров царил невообразимый беспорядок, за столом посередине комнаты, вокруг свечи, разливавшей тусклый свет, сидели Крийон, Тюренн и граф Галифе, игравшие с маркизом де Ганэ, который был при Бонапарте депутатом от Соны-и-Луары, успел поседеть в свои сорок пять лет и не очень-то подходил для чина «подпоручика». Все четверо — растерзанные, в облаках табачного дыма. Шевалье де Масильян, устроившись за стулом де Ганэ, нагнулся, чтобы лучше следить за игрой, и его атлетические плечи отбрасывали на потолок неестественно вытянутую над головами игроков тень. В глубине комнаты у перегородки все еще храпел Удето, и в полумраке можно было различить лишь огромные подогнутые ножищи и жирный зад, казавшийся особенно могучим из-за белых лосин. Подумать только, и это бывший императорский паж! Удето держал себя покровительственно в отношении Теодора, уважая его как наездника: тот мог справиться с любой лошадью и самую заведомо норовистую объезжал без седла; к тому же кузен Удето, тот, что писал стихи, восторженно отзывался о Теодоре.

— Который час? — обратился Теодор к безусому Альфреду.

— Пять, — ответил за него Монкор.

Хотя горнист уже проиграл на плацу зорю, было так же темно, как ночью: небо заволокло тучами, со вчерашнего дня не прекращался дождь. Лежавшие зашевелились, три-четыре мушкетера сели, зевая, на кровати, машинально приглаживая растрепавшуюся за ночь шевелюру, — кто обтягивал доломан, кто надевал кирасу. Со звоном упала на пол чья-то сабля. Вдруг пляшущий свет заполнил комнату, полосуя лучами полумрак: кто-то, взобравшись на скамью рядом с Галифе, зажег масляную висячую лампу под жестяным абажуром. В коридоре послышался торопливый топот, в спальню шумно возвращались мушкетеры с покрасневшими от холодной воды ушами и шеей, с блестевшими после бритья щеками; швырнув скомканное полотенце в изножье койки, они в спешке хватались за доломаны и кирасы. Все это скорее напоминало дортуар где-нибудь в лицее, чем казарму. За исключением разве того, что каждый кавалерист имел росту самое меньшее пять футов шесть дюймов и соответственный торс. И что на таких юнцов, как Альфред и Монкор, приходилось втрое больше сорокалетних, вроде де Ганэ, старичков из армии Конде и повес времен Империи. Начался невообразимый гвалт, и, легко перекрывая его, молодой голос самозабвенно распевал «Красотку Габриэль».

Оба соседа Теодора по койке вернулись в помещение, продолжая начатый разговор:

— Мой кузен де Шуазель-Бопрэ — как известно, он в королевском конвое, — так вот он мне подтвердил, что позавчера, прибыв в Орсейскую казарму, Кларк им сказал, как вы сами, очевидно, прочли позавчера в «Деба́»… мол, сегодня вечером сможете снять сапоги и спать спокойно и все такое прочее.

— А пока что, — отозвался его собеседник, высокий брюнет, не вынимая изо рта трубки, — а пока что ноги совсем запрели!

Шевалье де Масильян повернулся к ним.

— Я тоже вчера слышал Кларка, он повторил эти слова в приемной короля… Ничего, рано или поздно снимем сапоги. Новости вообще-то хорошие, к тому же нынче вечером испанское посольство ужинает в Тюильри, и весь дипломатический корпус во вторник приглашен туда на прием с балом… послезавтра то есть.