Избранницы - [60]

— Ну, наконец-то ты додумалась.

Я поставила бидоны и остолбенело обвела взглядом вызывающую лишь чувство сострадания странную фигуру. Увидев босые ноги в совсем развалившихся туфлишках, я прошептала:

— Это невозможно… Что с тобою случилось?

— Э, глупости! — Янка еще плотнее укуталась в платок. — Это так, временно. Есть у тебя с собою деньги?

В кармане плаща у меня лежало четыре злотых — остаток от десяти злотых, присланных матерью. Гельке я отдала бы их с радостью. А для самоуверенной Янки мне было жаль денег.

— Подожди, — ответила я. — Сперва скажи, где ты теперь обитаешь? Ездишь во втором классе?

— В данный момент никуда не езжу, потому что больна. Простудила легкие.

— Ты должна рассказать мне обо всем по порядку. Те похороны ты выдумала, чтобы сбежать от нас, — верно? И что же потом?

Она взяла меня под руку и потянула к выходу.

— Идем отсюда. Эти подмастерья так глазеют! Ненавижу подмастерьев. Тоже — общество!

— Янка, сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— А в приюте ты говорила, что шестнадцать.

— Приюты существуют для того, чтобы в них врали. Если бы я сказала правду, то меня заставили бы работать в прачечной или убирать костел. Что это у тебя там в бидонах? Рассол, как всегда?

В одном из бидонов плавала колбаска, которую мне страшно хотелось съесть. Поэтому, желая отвлечь внимание Янки от бидона с колбаской, я сделалась более любезной и веселой:

— Ну, разумеется, — постный рассол. А ты немного похудела. В приюте была покруглее.

— Да, немножко похудела. А ты не прижимайся так к тому бидону, а то плащик испачкаешь.

— Я так умышленно, а то ветер дует, — бухнула я, не зная, что́ ответить.

— Встань на мое место, — ласково предложила Янка. — Здесь совсем нет ветра. Зачем пачкать такую хорошую вещицу?

— Оставь меня в покое, не привязывайся!

Более сильная, чем я, она вырвала из моих рук бидон и, открыв крышку, склонилась над ним.

— О, пожалуйста, какая славная колбаска!

Глядя, как она запихивает в рот лоснящуюся от жира колбаску, я процедила сквозь зубы:

— Фу! И как тебе не стыдно? Мне было бы стыдно!

— Смотрите! Наташечка произносит проповеди! Если уж тебе так жаль этой колбаски, то могу ведь и я угостить тебя…

Отвернувшись в сторону, я спросила как можно более равнодушно:

— А что с твоей тетей?

— С кем?

— Ну, с той тетей, которая навещала тебя в приюте?

— А, тетечка! Выискала себе другую сиротку. С одной ведь невозможно так без конца. А за один лишь молитвенник она, холера, выудила кучу денег. Полушубок тоже продала, чертовка.

Я опустила бидоны на землю, но тут же снова схватила их и пошла вперед. Так вот оно что! И как это я не догадалась раньше сама?! Боже мой! Из-за нее несколько недель жили мы в отвратительнейшем страхе, в ожидании наказаний. Только наша голодная забастовка удержала тогда Гельку от какого-либо отчаянного поступка. Оскорбленный ксендз порвал отношения с монастырем как раз тогда, когда благодаря его опеке нам могло быть немного лучше. С того же момента матушка-настоятельница совсем впала в чудачество и вся власть перешла в руки сестры Алоизы. А виновница всего этого шла рядом со мной и жевала колбаску. Мне хотелось со всей силы дать ей кулаком по челюсти, так, чтобы она зашаталась.

— Подожди меня здесь или иди, а я тебя догоню. — Дружелюбно кивнув головой, Янка исчезла за дверью кондитерской.

«Так вот до чего дело дошло! — растерянно подумала я. — Ходит по магазинам и собирает подаяния!»

Через минуту Янка снова была возле меня. В руках она держала плитку шоколада «Дануся».

— Угощайся.

— Нет, нет, спасибо. — И, стараясь не глядеть на шоколадку, я отодвинулась на край панели.

— Куда ты так торопишься? Подожди, я должна подсчитать, правильно ли дали мне сдачу. — Она вынула из кармана горсть мелких монет и быстро их пересчитала.

Вот уже и монастырская ограда. Я остановилась.

— Здесь мы должны распрощаться, — начала я равнодушно. — Мне нужно идти.

— Разумеется. Старая конура уже близко.

Мы обе остановились возле ограды. Янка — свободная и беспечная, а я, хотя и никого не обокрала, — смущенная и чувствующая себя крайне неловко.

— Что бы ты сказала, если бы я снова пришла в ваш приют?

Тон ее вопроса был небрежный и шутливый, однако пристальный взгляд говорил, что за этим шутливым тоном кроется нечто другое.

Я еще раз посмотрела на ее нищенское одеяние, прозрачно-восковое лицо, исхудавшие руки и, помимо своей воли, отрицательно покачала головой.

— А почему — нет? — удивилась она.

Я отшатнулась от нее, продолжая отрицательно мотать головой.

— Ведь вас я не обкрадывала. Монахинь же вы сами терпеть не можете. Так о чем же речь? Могу дать слово, что на сей раз я ничего не украду. Ну? Ты ведь видишь, что я измучена, как пес. — Она умолкла.

Ее нищета была ужасна, отталкивающа. Рука, державшая шоколадку, сильно дрожала.

— Нет! — громко крикнула я. — Нет! — И схватилась за бидоны. — Я иду. Будь здорова.

— Подожди и не делай такой оскорбленной мины. Может быть, на прощание угостишься все-таки кусочком шоколада? — Она подсунула мне под самый нос соблазнительную плитку.

— Нет, спасибо!

— Да возьми же, возьми!

— Я сказала — спасибо.

— А Гелька была права, когда говорила, что в тебе сидит монахиня.