Избранная проза - [62]

— А если застопорит?

— Придется приналечь.

Сам не знаю, зачем я все это ему выкладываю.

— Допустим, однако, — продолжает он, — просто так, для примера, что ты в чем-то отстал. Ну, скажем, по математике. И что же — приходишь домой после уроков и сразу садишься за учебники?

— Никогда!

Это слово выскакивает из меня совершенно непроизвольно. Ничего, кроме раздражения, такой ход с его стороны у меня, естественно, вызвать не может.

— Никогда? — переспрашивает он. Но звучит это у него весьма насмешливо. — Так что ты делаешь, придя домой?

— Ставлю долгоиграющую. Что-нибудь из дисков «Роллинг стоунз». И отключаюсь.

— А потом?

— Потом надо пожрать. Делаю себе яичницу из трех яиц.

— Из трех. Поди ж ты! А газ у вас есть?

— Есть, во всем микрорайоне.

— Хорошо живете. Ну, а потом?

— Потом иду во двор.

— Крутануть разок на мопеде…

Тяжелый брус все еще лежит на моем плече. Мне уже не терпится его скинуть, только не знаю, как дядек на это посмотрит. А тот закидывает ногу на ногу и вроде всерьез интересуется, что я отвечу.

— Нет у меня мопеда, — буркаю я.

— Зато у дружка?

— У того скоро будет… Может, даже сегодня.

— И он даст тебе покататься.

— Ясное дело.

— И куда же сперва покатишь?

Ну и вопросики задает этот дядя! Как будто намертво забыл, с кем разговаривает. У меня же еще и прав-то нет.

— А за город, — отвечаю я тем не менее. — На пустошь. Просто так прокатиться.

— Так я и подумал: просто так прокатиться. Знаю я тебя!

Под тяжестью бруса меня повело в сторону — и все-таки больше от неожиданности, чем от слабосилия.

— Вы меня знаете?

— Тебя и других, таких как ты. Я и сам был в этом же роде. Все мы немного слушаем музыку, сидим у телевизора, жарим себе яичницу из трех яиц, очень ценим тепло и уют и ездим просто так — с ветерком прокатиться, верно? А в это время экскаватор там внизу переворачивает землю вверх дном. И если бы не он, пришлось бы нам засесть за математику.

Он снимает защитный шлем и пятерней продирает спутанные волосы с густой проседью. Только теперь я вижу, что он старше, чем кажется. Но с ответом я медлю совсем не поэтому. Наконец я бормочу:

— Ну, энергия же нужна.

Он встает, слегка качнувшись вперед, и отмеривает шагами пятьдесят метров от края карьера в сторону деревни.

— А земля не нужна? — говорит он. — Каждый день по такому куску.

Тут я по-настоящему зашатался. Брус качнулся, и тот конец, что был сзади, стал съезжать вниз. Но прежде чем табличка ткнулась в грязь, дядек подскочил ко мне. Сняв с моего плеча столбик, он легко швырнул его в кузов. Теперь табличка с названием деревни указывает прямиком в небо. Я стою как стоял, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой — так на меня подействовал этот разговор; никто еще не говорил со мной так о необратимости всех этих событий.

А дядя уже поставил ногу на подножку машины. Но обернулся ко мне и почему-то медлит.

— О чем ты сейчас думаешь?

Мне приходится собрать все свое мужество, чтобы ответить:

— Я думаю о ваших словах. О вас.

— Поди ж ты, обо мне.

— Да. Потому что никак не пойму, что вы за человек.

Тут он влезает в машину. И громко хлопает дверцей. Правой рукой включает зажигание, локтем левой облокачивается о боковое стекло. Потом высовывает голову и, перекрывая шум мотора, кричит:

— Забудь! Я и сам не понимаю. Просто я упрямец и фантазер! Так они говорят. Днем я валю лес, а после работы вожусь в саду. Если это можно назвать садом. Просто дали мне участок, как и многим другим. Участки все одинаковые. На пустоши за городом. Все пока еще с пыреем воюют, а я уже к ним пристаю, что нам нужен устав. Потому что без устава каждый будет делать что ему в голову взбредет. Только чтоб был хоть какой-то порядок, понимаешь? Сегодня вечером вопрос решается. Тут-то я и выставлю перед ними этот столбик. «Вуссина». По-сорбски это значит: «Ольховый лог». Я узнавал. Они хотят, чтобы наш садовый кооператив назывался по-современному. «Зеленый прогресс». Или еще как-нибудь в этом роде. А я настаиваю на «Вуссине». Потому что они хотят поскорее обо всем забыть. О деревне, о прошлом, о названии. А я буду им напоминать. Все время. Чтобы они дорожили каждым брикетом. И пускай обзывают меня как хотят. Такой уж я уродился!

Он смеется, но лицо у него отнюдь не веселое. Он втягивает голову в окошко, но потом опять высовывается:

— Да, вот еще что, — добавляет он, — попробую бросить курить.

Сигарета летит вслед за его словами. Машина дает задний ход, разворачивается и уезжает, переваливаясь в глубоких колеях. Табличка с названием деревни мотается от одного борта к другому.

На обратном пути я натыкаюсь на странный пустырь. Такое впечатление, будто какой-то великан огромной пятерней поскреб по земле. Между его пальцами проскользнули и уцелели отдельные кусты, целые заросли кустарника, полоски зеленой травы, отделенные друг от друга бороздами с мертвым желтым песком. Я с трудом пробираюсь под нависающими ветками по краю травянистой полосы. И вдруг одновременно слышу чей-то голос и вижу какой-то камень. Голос доносится из-за кустарника. А камень торчит прямо у меня под ногами. Камень гладкий и ровный, его угол, торчащий из земли, даже полированный. Это могильная плита. И голос тоже замогильный.