Избранная проза - [55]

— Кто?

— Ну, дед твой. Ведь все уехали.

— А дед не уехал! — заявляю я твердо.

Теперь мужик говорит, уже не оборачиваясь:

— Вчера последние убрались. Своими глазами видел. Этот месяц частенько сюда наведывался. Может, что пригодится, сам понимаешь. У этих, что вчера выехали, детей куча. Так что для них долго квартиру подбирали. А остальные давно смотали удочки. Еще две недели назад. Как будто им приспичило. Хотя, конечно, их тоже понять можно. Здесь они жили в жалкой дыре, а там, в городе, пожалуйста тебе — и центральное отопление, и ванная. Вот только стариков жалко! Им отвыкать трудно. Люди говорят, один в сарае повесился.

— Что значит «повесился»? — спрашивает отца мальчишка.

Но тот молчит и только прибавляет шагу. Я вспоминаю ту петлю и спотыкаюсь на ровном месте.

У ворот довольно нового еще на вид домика мужик возвращается к теме разговора. Он останавливается возле небольшого штабеля узорчатых кованых решеток хорошей работы. Судя по всему, он выбил их из креплений ограды до того, как пошел искать своего отпрыска на косогоре у церкви.

— Подходящий размер, — говорит он.

Все ясно — ему нужна еще одна пара рук.

— Куда?

— К дороге. После обеда подгоню машину.

Решетки оказываются прямо-таки неподъемными. Руки вот-вот вырвутся из плеч. А мужик работает ровно, как хорошо смазанная машина. И только один раз быстренько облизывает кончики пальцев.

Только мы успеваем положить последнюю решетку, подбегает мальчонка. Уму непостижимо — до чего же они с отцом вдруг стали похожи друг на друга.

— Папа, полиция!

— Где?

Мальчишка тычет пальцем в сторону трансформаторной будки, с которой свисают в спешке отрезанные концы бывшей наружной электропроводки. Я замечаю оливковый силуэт «вартбурга», и ноги сами собой несут меня назад — да так, что пятки сверкают. А ведь мужик только и сказал:

— Дуй отсюда!

И я уже несусь во весь дух. С ума сойти! Стадный инстинкт в чистом виде. Забежав за дом, я немного притормаживаю.

— А собственно, в чем дело? Разве это не ваша решетка?

— Завтра будет моя, — отвечает мужик. — А сегодня ничья. Но у них на этот счет может быть и другое мнение.

Чувствую, что ноги прирастают к земле.

— Пускай так! Но я-то здесь при чем?

Мужик берет меня за плечи и поворачивает в ту сторону, куда мы бежали.

— Вот и спроси их, коли такой смелый.

Мои ноги отвечают вместо меня. Они как бы сами собой несут меня в закоулки нижней деревни. Чует мое сердце: здесь голубыми глазами никого не проймешь.

Мы влетаем в провал между двумя кирпичными колоннами портала и несемся сломя голову между кабельными барабанами, бурыми от ржавчины бухтами стального троса, между кучами щебня высотой в человеческий рост и перевернутыми вагонетками, потом ныряем в сумрак заброшенного заводского цеха: в нос ударяет застоявшимся запахом смазочного масла. Мальчишка не отстает. Сдается, такая пробежка ему не впервой. Когда мы останавливаемся, он берет меня за руку; моя мокра от пота, у него — сухая. Мужик взбирается на ящик и выглядывает в разбитое окошко.

— Дьявол меня побери! — говорит он без тени тревоги. — Они нас заметили. Придется уходить через туннель.

Я с легкостью отрываюсь от отца с сыном, увертываясь от торчащих из земли или свисающих с потолка стальных балок. Недавно на уроке физкультуры я показал хорошее время в беге с препятствиями. Знал бы наш Хабих, какие плоды приносит его муштра!

Вдруг до меня доносится вопль мальчишки.

Он прыгает на одной ноге, сжимая обеими руками колено другой.

Отец расставляет свои руки-лопаты и подхватывает мальчика на ходу.

— Ну, говори, в чем дело?

— Ударился, — хнычет тот.

— Попробуй-ка наступить. Ну как?

Мальчишка ставит ногу на скользкий бетон, еще раз сдавленно вскрикивает и приседает на корточки.

— Давай, давай! — ору я. Как бы я ни старался, но правильного тона никогда не нахожу.

Мужик хватает мальчонку в охапку и сажает к себе на закорки.

— По-быстрому!

В конце цеха зияет прямоугольное отверстие, примерно метр на метр. Туннель! Да как в такую дыру полезешь? Что-то не могу решиться. На четвереньках, что ли?

— Ну-ка попробуй! — говорит мужик. Он обращается к мальчику.

Тот с готовностью плюхается на живот и пробует ползти. Но ничего не выходит — скривившись от боли, он откатывается в сторону.

— Очень уж больно!

Отец склоняется над коленкой, ощупывает ее, что-то бормочет, старается успокоить.

— Не бойся, наверно, ничего страшного.

Я нетерпеливо переступаю с ноги на ногу. Еще две-три секунды — и мы могли бы исчезнуть. А тут этот размазня! Полицейские наверняка уже у ворот.

— Вперед, — цежу я сквозь зубы, — возьми себя в руки!

Мальчишка не плачет. Только тихонько постанывает. Пусть уж бы ревел лучше, да полз! Любой ценой нужно убраться отсюда!

В голове вдруг молнией проносится: ведь я нахожусь в запретной зоне! Когда мы с ребятами вечер за вечером проводили на площадке для контейнеров, кто-то из мусорных начальников придумал поставить там щит с надписью: «Посторонним вход воспрещен!»

Я взбесился. Чистый произвол! Но когда я уже вооружился приличным булыжником, Луц охладил мой пыл: «Да это для других написано, — сказал он. — Мы-то здесь свои».

Но тут я посторонний. По крайней мере, пока не нашел деда. Вот бы никогда не подумал, что мне так трудно быть «посторонним».