Избранная проза - [26]

— Да ведь его все знают. Вот в чем дело.

Я не решился искать в этом сообщении какой-то второй смысл. Оставив Краутца за столом, я вышел на свежий воздух. От склада бетонных деталей открывался широкий вид на будущий турбинный зал. В небо вонзилась стрела высоченного башенного крана. Из котлована поднимался огромный грузовик, мотор натужно ревел. Энергично стучали молотки на лесах. Звали на место действия бригадиров и инженеров. Монтажник пригонял тяжелую ферму на то самое место, которое ей определили авторы проекта и где ей предстоит пробыть ближайшие двести лет. Судя по всему, материя противилась. Другие монтажники, побросав свои рабочие места, размахивая руками, давали советы, обсуждали друг с другом похожие случаи из собственной практики и наконец, оставив продолжавшего хладнокровно работать товарища, уставились на нижний край фермы, чтобы не пропустить самый существенный момент.

Как хорошо я знал все это! Затраты и прибыли — несоизмеримы, и все же!.. Там происходило то, чего не достичь никакой инсценировкой: действительное преображение мира.

Меня могут спросить, почему это я с такими взглядами пошел работать именно в театр. В ответ я только лепетал бы что-то. Я мог бы сказать лишь о тех мгновениях, когда я верую в преображающую человека силу искусства, я подчеркиваю: верую, и эти мгновения очень нередки. Я еще находился под впечатлением той сцены с фейерверком, свидетелем которой я стал в столовой. При виде таких спектаклей можно испытать тоску по рабочему инструменту.

Я раздумывал, не заглянуть ли мне в расписание поездов. Где-нибудь в бесчисленных комнатах административного корпуса должно же висеть расписание поездов. Может, есть какой-нибудь удобный поезд во второй половине дня. Хиннерк Лоренц, конечно, встретит меня с недоверием, но ничего не сможет противопоставить моему приговору: там нечем поживиться, геноссе Лоренц.

Наконец я вспомнил, что кое-что еще должен Краутцу. Ведь даже за обед он заплатил. А я как-никак обещал ему ужин. Значит, уеду завтра, с самого утра.

Первого же водителя грузовика я спросил, где тут магазин.

10

В кое-как окрашенном помещении мигал холодный неоновый свет. У стены громоздились ящики с бутылками. За прилавком, за этой торговой рампой, стояли картонные коробки. Вместо двери вход в подсобку занавешивало — недостаточно плотно — какое-то прабабушкино покрывало. От пола все еще исходил запах клея. Где-то, похоже, горел провод. Но никто, казалось, не беспокоился, может, потому, что запах гари мешался с запахом гарцского сыра. А может, потому, что никто не собирался продавать здесь ничего, кроме пресловутого пуда соли?..

Позади меня кто-то спросил:

— Что дают?

Я был предпоследним в очереди и понятия не имел, должен ли я знать, что тут дают. Ведь за прилавком в синем халате стояла вчерашняя девушка. То самое чарующее создание со светлыми коленками, что на своем велосипеде въехало мне прямо в сердце, измученное самобичеванием. Сейчас я увидел ее вновь: волосы у нее были, конечно, светлые, но не волшебно-золотистые, как рисовалось мне. Точнее сказать, она была ближе к шатенке, только кончики волос, нимбом стоявших вокруг головы, светло засияли, когда она выпрямилась и показала покупателям свое лицо. В том, как она это сделала — сделала с легкой улыбкой, — не было ни заигрывания, ни заискивания. В этом ее движении сквозило просто удовольствие от того, что она просто стоит здесь, просто дышит. Я позабыл обо всем на свете. Она была единственным совершенством в этом бренном мире. Такая степень совершенства не отпугивает, напротив, она будит в людях желание быть к ней ближе, дотронуться до нее.

Но что значит «в людях»? Ведь не слепой же я, чтобы не видеть, как люди в очереди, в основном пожилые женщины и мужчины, стоически ждут момента, когда у них в руках наконец окажется пакет тепличных помидор или банка сардин, чтобы поскорее можно было положить их в сумку. Это только я, один только я видел девушку в чарующем свете моего восхищения, и кроме желания побыстрее очутиться у прилавка для меня ничего не существовало. Я наступил на ногу впереди стоящего и очнулся, только когда он злобно обругал меня с высоты своего роста. Это был юный бородатый великан, чьей единственной страстью, похоже, было наращивать свои габариты. Поэтому я не слишком перепугался.

И все-таки слово «очнулся» следует читать без всякого скепсиса. Каково человеку, столь благоговеющему перед слабым полом, вынырнуть из своего благоговения при виде этого гиганта? Однако его свирепое рычание меня почти не задело. Короче говоря, я втюрился, как шестнадцатилетний, я сам себя не помнил.

Сейчас, по прошествии времени, я, конечно, допускаю, что в тот момент был упущен последний шанс предотвратить катастрофу. Если бы тот великан был чуть более грозным! Может, тогда бы я действительно очнулся и не отказался бы от мысли уехать оттуда.

Но об отъезде уже не могло быть и речи. Чем ближе я подходил к этой Гундель, тем яснее становился мне мой план. Едва за занавеской раздался телефонный звонок, я уже принял решение. Я уже знал, что мне сделать, чтобы выделиться из ряда покупателей помидор, чтобы предстать перед ней Крамбахом, которого она уже ни с кем не спутает. С этой минуты я стал терпеливее. Да, я занялся тем, чего давно уже не делал, — я про себя репетировал сближение.