Из золотых полей - [41]

Чесс читала и перечитывала свои книги. Готовила все более сложные блюда. Она научилась доить корову и сворачивать шею курице. Она плакала только по ночам, в подушку, чтобы не показать злорадствующей Мэри Ричардсон, насколько она несчастна.

Глава 10

Лошадь поскользнулась на корке льда, покрывающей дорогу, ее передние ноги угодили в глубокую рытвину, и Нэйта до колен обдало ледяной водой. Его сапоги промокли и больше не защищали от холода.

Он этого почти не заметил: он и без того уже весь промок и промерз. Ледяная вода лила на него с неба, с хвои стоящих по краям дороги сосен, с полей его разбухшей от влаги фетровой шляпы. Если он не найдет способ согреться, то наверняка что-нибудь себе отморозит. Надо остановиться и развести огонь.

Он знал, что неподалеку отсюда есть развалины заброшенного дома. О доме Маллинзов знали все: молва утверждала, что там нечисто. Вся семья, которая в нем жила — десять человек, — бесследно исчезла Никто не знал, как это произошло и по какой причине. Никто не знал даже, в какой именно день они сгинули — доподлинно было известно лишь то, что это случилось давно, когда отец его отца еще был ребенком. Говорили, что на столе тогда стояла несъеденная еда, на кровати лежали стеганые одеяла, и ружье продолжало висеть на своем месте над камином. Но когда в дом зашел сосед, он не увидел там никого, ни одного живого существа, если не считать мышей, которые грызли затвердевшие как камень корки хлеба. Потом пошли толки о движущихся в темных окнах огоньках и странных звуках. С тех пор заброшенный дом обходили стороной, и земля вокруг него вновь заросла лесом.

Нэйт дрожал от холода. А может, и от страха перед привидениями. Но если он не укроется в доме Маллинзов, то наверняка погибнет. Он спешился и повел лошадь через заросли, окружающие дом. Он был голоден, продрог до костей, и ему было не по себе. Будь он сейчас самим собой, он бы посмеялся над своей нелепой боязнью. Но он не был самим собой, он был глубоко подавлен.

Он еще никогда не чувствовал себя так, как сейчас, даже в тот день, когда отец попрощался и ушел навсегда. Тогда он был уверен, что сможет занять место отца и стать главой семьи. Он верил, что сможет сделать то, что надо, и сделать хорошо. Он всегда в это верил и всегда оказывался прав.

Когда он перестал верить? Почему?

Нэйт подъехал к тому, что осталось от дома Маллинзов. С одной стороны крыша обвалилась, но с другой еще держалась, а вместе с ней и большая часть дымовой трубы. Он похлопал лошадь по шее.

— Поехали, Начез.

Если повезет, внутри окажется достаточно места для обоих, человека и лошади. К тому же Начез его согреет.

Ему повезло еще больше, чем он надеялся. Под обвалившейся крышей обнаружились сухие дрова. Вскоре в очаге уже пылал огонь, и перед ним сушилась его промокшая одежда. Нэйт вытащил из седельной сумки каравай хлеба и жестяную кружку, которую он наполнил дождевой водой. Он уже дал Начезу овса, взяв его из той же седельной сумы. От спины лошади поднимался пар, слегка завихряясь в слабом токе воздуха, порожденном жаром огня.

Поев, Нэйт растянулся на полу. Он положил голову на седло и устремил взгляд на меняющиеся оттенки спасительного пламени. Он не привык к размышлениям. Он всегда был слишком занят, чтобы остановиться и подумать о том, что он делает или к чему это может привести. И он не обладал тщеславием, потребным для того, чтобы находить сладость в мыслях о самом себе.

Но сейчас он не мог позволить себе заснуть. Он должен был поддерживать огонь, чтобы остаться в живых. Если он заснет, то его сон, пожалуй, станет вечным. А единственным способом не заснуть было заставить мозг работать.

Может быть, он придумает, как избавиться от этой тяжелой безнадежности, которая так мучит его. Она пугала его куда больше, чем привидения, которые, по слухам, водились в этом полуразрушенном доме.

Он не мог определить, откуда она взялась и когда прицепилась к нему, а от раздумий о ее причинах ему становилось еще хуже.

Лучше уж он подумает о своем плане. Этот план уже давно был центром его мира. «Он не сработает», — подумал он безнадежно и еще глубже погрузился в то, что сам называл своей «хандрой».

Патент. У него есть патент на машину, производящую сигареты. Это сделало его самым счастливым человеком на свете, не так ли? Он подумает о патенте, и это поможет ему отделаться от хандры.

Мысли о патенте привели его к мыслям о Чесс… жене, которая появилась у него, когда он не был готов жениться. О жене, которая была старше его и выглядела старше своих лет, которая была бельмом на глазу у его матери, да и у него тоже. Слишком много в ней фасону с этими ее лайковыми перчатками и вечным задиранием носа и этим томным виргинским выговором. Она была обузой, бременем, которое тянуло его ко дну.

У нее нет сердца. Он согласился дать ей детей, и он выполнял свой долг, но от этого не было радости ни ему, ни ей. Ей-то что — она леди, а ни для кого не секрет, что леди только терпят эти вещи, а удовольствия от них не получают. Но он-то всегда получал удовольствие от секса. И даже больше, чем удовольствие. Он любил секс, любил сам язык, которым говорят тела. Он по-настоящему любил женщин, ему нравился их особый образ мышления, так отличающийся от мужского, их манеры, их разговоры. Они дарили ему счастье, и он им тоже. В общем и целом, у него была счастливая жизнь.