Из жизни одноглавого - [31]

Я вздохнул.

— Даже если бы ей удавалось время от времени с вами поговорить, уже было бы много.

— Ладно, не будем попусту крыльями махать. Сделанного не воротишь. И что же она?

— В каком смысле?

— Что делает, чем занимается?

— Знаю только, что окончила третий курс мехмата.

— Ничего себе! — удивился он. — Интересный выбор. Мать у нее до невозможности гуманитарная.

— Ну и что? Вы сами всегда говорили, что математика возглавляет список гуманитарных наук.

— Так и есть, — согласился он.

Мы помолчали.

— В общем, имейте в виду, Юрий Петрович, — сказал я. — Такая симпатичная девушка, а вы и не в курсе. Вы бы по своим каналам и про нее разведали.

— А что с ней?

— В том-то и дело, что неизвестно. Пропала она, не приходит. Как бы дело так не повернулось, что Милосадов с ней отношения завел. Я последний их разговор слышал. Честно сказать, мне сильно не понравился.

— Что ж, узнаю…

Я не упустил случая легонько съязвить:

— Между прочим, в прошлый раз вы говорили, что и без того теперь все на свете знаете.

— Такую глупость я не мог сказать, — возразил Калабаров. — Многое из того, что знаю я, вам неизвестно, — это да. Но все? — всего никто не знает… Ладно, расскажите, как вы тут без меня живете.

— Да как, — я невольно вздохнул. — Живем себе. Пакуемся. Запарились уже. Я и подумать не мог, сколько книжек людьми понаписано. С утра до вечера колготимся.

— Пакуетесь, — задумчиво повторил он. — Вообще-то зря, конечно.

— Почему зря? — удивился я. — Как же фонды вывозить, если не упаковать?

— Не будет никто вывозить фонды, — хмуро сказал Калабаров. — Никому ваши фонды не нужны.

Его заявление сбило меня с толку. Я молчал, не зная, что сказать.

— То есть как это не нужны? — тупо спросил я. — Почему не нужны?

— Да вот так и не нужны, — ответил он со вздохом.

— Но как же? Ведь когда будет новая библиотека…

— Не будет новой библиотеки, — скучно сказал Калабаров.

— Здрасти! — возмутился я. — А что же будет?

Он молча полез в карман и достал что-то.

И щелкнул перед моим носом.

Это была зажигалка.

Оторопев, я не мог отвести взгляда от желтого язычка пламени.

Мне чудилось, что он становится больше, увеличивается, растет на глазах… заливает все вокруг…

А когда открыл глаза, оказалось, что уже наступило утро и яркое солнце лезет в кабинет сквозь неплотно задернутые шторы.

***

Я думал, каждый день думал… да что там — все время думал над словами Калабарова.

Но он говорил загадками — и загадок этих я, увы, не разгадал. А вот если бы разгадал… Да что толку толковать об этом: если бы кабы…

Еще один урок мне, дураку: не кичитесь, Соломон Богданович, ни мудростью своей, ни многознанием.

Что касается сборов, то мы почти успели: работы по упаковке библиотечных фондов оставалось дня на три, не больше.

Как началась вся эта катавасия, Милосадов редко показывался в библиотеке. Ну и впрямь, что ему здесь было делать? Со всем отлично справлялась замдиректора Екатерина Семеновна: распределяла коробки и бечевку, подгоняла отстающих и ставила в пример передовиков.

Однако тридцать первого числа, в среду, Милосадов приехал рано. Лаврируя между расплодившимися штабелями и рискуя повалить на себя какой-нибудь из них, прошелся по хранилищам, оценивая, что сделано и сколько осталось. Пошучивал, посмеивался, но глаза горели синим пламенем, и лично мне показалось, что он напряжен — как может быть напряжен и собран человек, приступивший к выполнению задачи, последней в цепи многих, от решения которой зависит успех всей затеи в целом.

Провел небольшое собрание. Надо отдать должное, он всегда говорил ясно и четко — по крайней мере до тех пор, пока речь не заходила о предметах поэтических. Иногда, правда, употреблял некоторые термины, заставлявшие женщин недоуменно переглядываться. Вот и сейчас: ясно и четко сказал, что приказывает всему личному составу (женщины переглянулись) заняться в первую очередь сбором собственных вещей — ведь у всех на рабочем месте всегда имеются какие-либо милые пустяки: чайная кружка, ложка с вензелем, портрет мужа или дочери, любимый календарь и запасные портянки. Тут женщины снова переглянулись, а Зонтикова громко прыснула — она всегда прыскала очень громко, на публику, причем только в присутствии Милосадова, и я подозреваю, что она все еще надеялась привлечь его внимание. В общем, именно сегодня, повторил Милосадов, нужно унести все это домой, а то не дай бог что-нибудь случится, так чтобы потом разговоров не было.

— Что же может стрястись, Виктор Сергеевич? — недоуменно поинтересовалась Коган.

— Что угодно, — сухо ответил Милосадов. — В такое время живем. Телевизор включаете? То-то.

— Ой, — сказала Плотникова, махнув рукой. — Главное, чтоб войны не было.

Милосадов на нее посмотрел, пожевал губами, но в результате на этот счет так и не высказался, а только сделал глотательное движение.

Сам он тоже занялся сборами. Вещей оказалось не много. Плазменную панель сразу отнес в машину, а портрет Президента, ноутбук, на котором он, как выдавалась свободная минута, раскладывал пасьянсы, несколько старых журналов — «Эсквайр», «Охота и рыбалка», «Флирт и знакомства», десяток самописок, стопку ежедневников с корпоративной символикой разных банков и прочий хлам упаковал в три коробки.