По дороге к директорскому кабинету успеваю схватить обрывок телефонного разговора.
Это Наталья Павловна. Прикрываясь ладонью, она говорит свистящим полушепотом:
— Только что пришел… да, пьяный… часа полтора, наверное… хорошо.
До странностей ее поведения мне дела нет. Да и странности эти разгадываются чрезвычайно легко: из-за неплотно прикрытой двери директорского кабинета слышен хриплый голос Красовского, и голову наотруб, что Наталья Павловна звонила его жене.
Такое бывает: время от времени Красовский со всеми ссорится, в том числе и с благоверной. Тогда для нее настает час вытаскивать мужа буквально клещами, со скрипом, как ржавый гвоздь из трухлявой доски. И обычно именно отсюда, из библиотеки.
Но, положив трубку, Наталья Павловна почему-то воровски озирается. И вид у нее какой-то пришибленный: сутулится и втягивает голову в плечи, будто вот-вот снова дадут по затылку.
Вообще-то это высокая, полная и если не столь уж молодая, то успешно молодящаяся женщина. Пожалуй, не дашь больше сорока. Ну или чуть больше. А между тем уже через несколько дней ей стукнет пятьдесят пять. Она смертельно боится пенсии. Видите ли, мысль о заслуженном отдыхе вселяет в такое чувство, будто ее должны положить в могильный склеп.
Это можно понять. Она одиноко живет в коммуналке где-то неподалеку — говорит, из окна видна библиотека. Что ей делать, когда выйдет на пенсию, совершенно непонятно.
Сотрудники на ее обреченные жалобы реагируют по-разному. Калинина, например, с мужем и детьми размещается в «хрущобной» трешке. Младший сын не окончил школу: хоть и двоечник, а все-таки при подоле. Зато со старшим несчастье: привел иногороднюю, уже беременна, и Калинина опасается, как бы не двойня. Поэтому она твердит, что пенсия — великое счастье, пускай Наталья Павловна не придуривается. И что если б ей самой предложили, она бы так кинулась, что на радостях и ноги бы переломала: потому что у нее дома целый колхоз и попробуй за всем уследи, если сидишь тут с утра до ночи как пришитая.
Калабаров старается пенсионных жалоб избегать, а если все же невзначай попадается, отвечает примерно в таком духе: «Дорогая моя Наталья Павловна, одна из ваших навязчивых идей была тайной, а ныне час от часу становится явней. Дай бог, чтоб и все прочие оказались столь же безобидны».
Наталья Павловна только ахает, томно заводит глаза и прижимает пальцы к вискам: «Ах, Юрий Петрович, что вы такое говорите!.. ах, Юрий Петрович!..»
Но если без шуток, то, насколько мне известно, персонал библиотеки уже готовится к торжеству по поводу ее дня рождения.
Обычно именинник покупает торт, а ему дарят цветы и какую-нибудь никчемную вещь, призванную загромождать квартиру и собирать пыль, — фиолетового пингвина, пудовую строгалку для плодов манго, крошкособиратель величиной с хлебницу или какую-нибудь другую, столь же практичную и нужную в быту штуковину.
На этот раз штатный перечень праздничных событий по всеобщему согласию решили дополнить плакатом в половину ватманского листа с большой фотографией юбиляра и подписью «Поздравляем!» В праздничный день его с самого утра выставят в холле. У завхоза Клавдии Валерьевны на то есть специальная тренога вроде подрамника. Обычно ее используют в случае чьей-нибудь безвременной кончины, но тогда под фотографией пишут не «поздравляем», а что-нибудь вроде «глубоко скорбим».
Не обошлось и без небольшого скандала: Катя Зонтикова заявила, что скидываться на колбасорезку для Натальи Павловны считает не только расточительным, но и аморальным, поскольку ее собственный оклад даже самой колбасы не позволяет.
Возможно, в другом месте она постыдилась бы делать такого рода заявления — оклад окладом, колбаса колбасой, но ведь надо и сотрудницу на пенсию проводить. Однако в женском коллективе, насколько я понимаю, само понятие стыда носит столь специфический характер, что можно не брать его в расчет.
Кроме того, Зонтикова с Натальей Павловной с давних пор на ножах. У Зонтиковой достаточная выслуга лет, чтобы сделать долгожданный шаг по карьерной лестнице, то есть получить должность старшего библиотекаря и положенную при этом мизерную прибавку к жалованью. Однако свободной ставки нет. И она уверена, что Наталья Павловна нарочно заедает ее век из зависти к молодости и красоте.
Наталья Павловна, в свою очередь, убеждена, что Зонтикова ждет не дождется, когда ее выгонят на пенсию. Это, как я уже сказал, не лишено оснований. Однако вдобавок Наталья Павловна почему-то уверена, что костлявая Зонтикова жизнь отдаст, только бы стать такой же рослой и полной, как она. А кроме того, смертельно завидует сумочке, какую в прошлом году Наталье Павловне привезли из Германии. В общем, отношения у них сложные.
Такого рода мелкие дрязги и волнения возникают у нас поминутно. Но бывают и настоящие ураганы — они налетают примерно раз в квартал, и следующие месяца полтора те, кто попал в его стихийные вихри, друг с другом не разговаривают. Отголоски последнего еще погуливают. Тогда началось с подачи замдиректора Екатерины Семеновны: она выступила против того, чтобы положенный ей по статусу кабинет убирала некультурная женщина-таджичка по имени Мехри. Свой бунт Екатерина Семеновна мотивировала тем, что великая Россия вечно кормила всяких захребетников, а теперь в ней, в России, самим русским не хватает работы.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
