Из жизни одноглавого - [29]

Он замолчал.

Мне показалось — сейчас упадет, но Светлана только привалилась к двери.

— Так что дело за тобой, — сухо сказал Милосадов. — Хочешь — целина, хочешь — Сибирь. В том смысле, что хочешь — позволь мне тебя как сыр в масле катать. А не хочешь кататься — сама будешь коляску со своим гением толкать. Понимаешь, что не шучу?

Она пошатнулась и тяжело села на стул у двери. Лицо было каменное. Из почерневших глаз медленно катились слезы. Все вместе напоминало знаменитый фонтан.

— Чтобы с этой минуты он к тебе — ни на шаг. И больше никому — ни слова! — металлически сказал Милосадов.

7

— Ой, девочки, что делается-то!..

И без того все шло кувырком, так что свои многообещающие интонации Плотникова могла бы придержать до лучшего дня.

В каком смысле кувырком? — в самом прямом.

Библиотека готовилась к переезду. Кто когда-нибудь принимал участие в переселении библиотек, тот знает, что это такое. Если нет, растолковывать бесполезно, все равно не поймет.

Картонные коробки были потребны в таких количествах, что если поставить чохом друг на друга, легко бы достали до Луны. Что же касается бечевок, то, обмотав старушку-Землю в каких угодно направлениях раз тридцать пять, остатка еще хватило бы повеситься всем отчаявшимся упаковщикам.

О толчее и бестолковщине отдельно говорить не буду, нервы не выдерживают.

В общем, тихая библиотека превратилась в ад. Там, где прежде таджикская женщина Мехри неустанно шваркала шваброй, оставляя за собой блестящие полосы мокрого линолеума, теперь даже на грязные обрывки бумаги никто не обращал внимания. А уж что касается пыли, то ее залежи, снявшиеся с опустошаемых стеллажей, плыли по воздуху многослойными пирогами: сквозняки волнисто и причудливо колебали их, а вблизи открытых форточек с ловкостью официантов заворачивали в перламутровые воронки, вызывая отчетливо кулинарные ассоциации — с лавашами и устрицами.

Набитые книгами, пронумерованные и снабженные описями коробки громоздились друг на друга, мало-помалу заполняя помещения, примерно как вода заполняет тонущий корабль: шестой отсек… четвертый!.. нижняя палуба… жилая!.. вот уж и верхнюю захлестывают злые волны.

В связи с подготовкой к переезду и общим раскардашем читальный зал был закрыт. Из набольшего начальства наведывалась Махрушкина, поторапливала сборы и рассказывала о перспективах библиотечного дела. Поэтические семинары кончились сами собой, Светлана Полевых как в воду глядела. Правда, на доске объявлений оставался пожелтелый листок, на котором из года в год значилось одно и то же: «СЕМИНАР МОЛОДЫХ ПОЭТОВ, ВТОРНИК 19–00», но надпись следовало бы ныне обвести траурной рамкой, в какую не так давно поместили имя Калабарова. Изредка заглядывал потерянный Петя Серебров, переминался, как будто ожидая кого-то встретить. Его поили чаем, расспрашивали о том о сем, он сидел порой до самого закрытия, но Светлана Полевых больше не показывалась.

Слух о том, что ее отцом был, оказывается, не кто иной, как покойный ныне Юрий Петрович, каким-то образом широко разошелся, и женщины часто и подробно обсуждали эту тему. Больше всех, как обычно, усердствовала Плотникова. Она зачем-то выдумала, что Калабаров не раз говорил с ней по душам и, частенько горюя о своей потерянной дочери, называл ее «кровинушкой» и «донюшкой». Понятное дело, Юрий Петрович не мог возразить против того, что, на взгляд всякого нормального человека, являлось первостатейным враньем. А Плотникова божилась, крестилась, таращила глаза, вещала цитатами из этих якобы имевших место откровенных бесед и всячески отстаивала свое право на правду. Добрые наши женщины, слушая и вздыхая, давали ей то сушку, то кексик. Наталья Павловна и Коган склонялись к тому, что Плотникова маленько не в себе, и особенно заметно это стало в последние годы, когда сын Владик вовлек ее в круговерть своих финансовых транзакций. Калинина возражала: дескать, таких нормальных еще поискать, но тоже наделяла Валентину Федоровну печеньицем или конфетой.

Так вот, однажды Плотникова явилась с улицы и говорит:

— Ой, девочки, что делается-то! Окружают нас.

— В каком смысле — окружают? — спросила Наталья Павловна. Цветастый спортивный костюм и завязанный на затылке капроновый платок делали ее похожей на штукатурщицу.

— Натурально окружают, — подтвердила Плотникова. — Со всех сторон. Я еще позавчера заметила, только говорить не хотела. Что там, думаю, может, померещилось. Тогда только четыре экскаватора было и кран, а сейчас еще штук пять бульдозеров добавилось. В кольцо взяли.

— Что вы говорите, Валентина Федоровна! — возмутилась Калинина. — Займитесь лучше делом.

Она была у Натальи Павловны вторым номером — тоже в спортивном костюме, только синем, и простоволосая. На пару они, беспрестанно чихая, укладывали в коробки содержимое очередного стеллажа, посвященного, как я мог заметить, какой-то области филологии.

— Я-то займусь, — посулила Плотникова. — Только когда они на нас наедут, мало не покажется.

— Кто «они»? — взвилась Калинина. — Пойдемте, покажете. Только если там ничего нет, я не знаю, что сделаю!

Плотникова, жалобно причитая насчет того, что никогда ей никто не верит, повела Калинину смотреть. Минут через пять они вернулись.