Из жизни одноглавого - [28]

— Верю, — кивнула она. — Конечно же, не ваше. Кто бы спорил! Вам бы на бархане с пистолетом бесшумного боя…

— Не шутите такими вещами, — строго сказал Милосадов. — Но скоро все переменится. Скоро все очень, очень сильно переменится. Я не могу вам открыть все тайны… Это не только мои тайны, понимаете? Но очень скоро я буду такими потоками управлять, что…

Он осекся.

— Какими потоками? — спросила Светлана, хмурясь. — О чем вы?

— Неважно, неважно, потом все расскажу. Пока только об одном прошу, Светлана. Поверьте мне. И будьте со мной. Я вас так люблю!

— Господи! — Она была явно испугана. — Час от часу не легче…

— Это правда. Послушайте меня. Вы молоды, вы еще не знаете, но ведь все на свете делается из-за денег. Вам будет легко меня полюбить. Я кое-что о вас разузнал. Отчим — профессор, мать — редактор… нищета! Голь перекатная. Что вы можете себе позволить? Кусок масла по праздникам? А я — я позволю вам все. Да что там: я даже позволю вам позволить все вашей матери. Даже вашему отчиму. Чего они хотят? А, впрочем, чего бы ни хотели — все будет!

— Да-да, — сказала она, рассеянно кивая, и усмехнулась. Если бы эта усмешка обращалась ко мне, то лучше б меня без штанов на мороз выставили. — Подождите, Виктор Сергеевич. Вы слишком быстро мыслите. Я за вами не поспеваю. Вы думаете, я зачем вам рассказала, что мой отец — Юрий Петрович Калабаров? Просто так?

— Ну почему же просто так? Собственно, любопытная история… не каждый день такое… как в сериале, правда?

Она покачала головой.

— Все, что делал отец, вы разрушаете. Он столько сил потратил, чтобы библиотека жила здесь, а вы ее выселяете. Он так старался, чтобы поэтам было куда прийти — а вы все сломали. Теперь говорите, что меня любите. А что на его семинаре поставлен крест — на семинаре имени Калабарова, — так это просто так вышло. И вы ни в чем не виноваты.

— Что вы, в самом деле, все в одну кучу! — Милосадов поморщился. — С чего вы все это взяли?

Дверь приоткрылась — в зал заглянул Серебров.

— Всё! — сказала Светлана Полевых, оглянувшись на звук. Дверь уже снова закрылась. — До свидания. И впредь не ведите со мной подобных разговоров. В конце концов вы всего лишь по какому-то недоразумению директор публичной библиотеки, где я беру нужные мне книги. Я люблю совсем другого человека. А вы — вы мне просто противны. И не обижайтесь, пожалуйста. Это жизнь.

Она расправила плечи и пошла к выходу.

Но не дошла. Милосадов окликнул:

— Полевых, постойте!

Светлана уже могла бы толкнуть дверь.

— Не спешите, Полевых! Дайте мне минуту. А потом можете катиться на все четыре стороны. Если захотите, конечно.

Она обернулась — должно быть, от удивления.

Я потом часто думал: может, если бы не обернулась, все по-другому пошло.

Но Светлана Полевых вскинула на него глаза — и Милосадов, как василиск, впился в нее цепенящим взглядом.

— Ты что же думаешь, дорогая, — неторопливо, будто уже был уверен, что она никуда не денется, — сказал он совершенно новым голосом, неприятным, с опасной гнусавинкой. — Типа, расставила все по местам? Я тебе в сокровенном признался, душу тебе раскрыл, а ты — харчок в эту душу? Нет, так дела не делаются. Типа, рассказала мне про папу, я утрусь, как терпила у параши, а ты пойдешь хвостом крутить направо-налево? А не подумала, что я тогда с тобой сделаю?

Светлана Полевых смотрела на него в молчаливом изумлении: глаза расширились, рот приоткрылся; она явно не была готова к такому повороту.

— Ты лучше пока не кипишись, — продолжил Милосадов, делая к ней шаг. Поступь его тоже стала иной: это были вкрадчивые, по-зверьи пластичные движения. — Ты меня послушай, что дальше будет. Во-первых, сама из института вылетишь. Уж поверь, мне это организовать — как два пальца об асфальт. Пара звонков — и готово дело.

Сделал еще шаг.

— Тебя, конечно, такая угроза не остановит. Что тебе институт! Лучше ты гордой останешься. Да и не поверишь, наверное. Не опустишься до того, чтоб моих угроз бояться. Может, и опомнишься после, да уже поздно будет…

Снова вкрадчиво шагнул.

— Но это не вся песня. Я тебе для комплекта другое скажу. Есть ведь еще Петя Серебров — великий поэт. Красавец этакий. Которого ты так полюбила, да?

Фыркнул и еще немного приблизился.

— У вас, я смотрю, чудные отношения наладились… Он на филфаке, верно? Видишь, я знаю. Хочешь, скажу, кто у него декан? Но это ладно. Другое скажи: ты над его половой принадлежностью никогда не задумывалась? Или, небось, если и задумывалась, то исключительно в личном аспекте? А в административном — нет? Или даже в государственном — тоже нет? Бедняжка… Тогда я разъясню. Пол у него — по крайней мере по документам — мужской. Поэтому когда твой гений полетит из университета — а он полетит, как фанера над Парижем, я это в два счета устрою, — его, в отличие от тебя, тут же загребут. Догадываешься, куда? Правильно, в армию. А там важно не то, какой из него поэт, а какой из него новобранец. Там не рифмочки сочинять, а быть готовым к защите Родины. Посмотрят-посмотрят, поймут, что толку, как от козла молока, и поимеют по полной. Ладно б только опетушили, а то еще и почки отобьют. Хорошо, если по очереди, но могут и обе сразу. А потом, спасая драгоценную жизнь рядового, ноги отчекрыжат по самое некуда: по самые, как говорится, помидоры… Как тебе такая перспективка? Если мозгами раскинуть, в ней нет ничего особо ужасного: это ведь тоже жизнь, дорогая!..