Из жизни одноглавого - [26]
А Милосадову все это не нравилось: он недовольно поводил шеей, будто жал воротник, косился на семинаристов, пытаясь, вероятно, разобраться в том, кто как все это воспринимает, и то и дело перемигивался с Карацупой, которому, судя по его постной роже, стихотворчество Сереброва тоже было категорически не по душе.
Под конец Петя начал читать стихотворение под названием Элегия. Это на самом деле оказалась элегия — скорбная, мрачная, с той жестокостью и силой, какая сквозит во взоре бойца, когда он, понурив голову, опускается на колено возле носилок с телом своего товарища, — и осталась бы таковой, если б не последние две строки:
Я смерти не боюсь — чего ее бояться?
Ведь все равно возьмет когда-нибудь за…
Красовский хохотнул, Петя сказал:
— Без названия… — и тут же начал было читать что-то о рыбе «дорадо», плывущей к ждущему ее золотому блюду где-то в Эльдорадо (страна имелась в виду или название ресторана, я не успел понять), как вдруг Милосадов, при последних строках Элегии совершенно окаменевший, пришел в себя и, выкатив глаза, со всей силы треснул обеими ладонями по столу:
— Ну все, Серебров, хватит! Наслушались вашей похабщины!
Рассказывать о том, что было дальше, больно и стыдно, поэтому я ограничусь самой общей канвой событий.
Серебров пожал плечами и сел. На смену ему поднялась было Вероника Ртищева, которая должна была выступить первым оппонентом.
Но одновременно с ней вскочил и Карацупа.
Их силы и напор оказались неравными. Ртищева еще подслеповато копалась в своих записях, сконфуженно мямля, что, дескать, ее слова не претендуют быть истиной в последней инстанции, но все же она сейчас их скажет и заранее просит извинения, если что не так, ведь это всего лишь ее личное мнение, которое… и поехали по новому кругу, — так вот, пока она спотыкалась и путалась в придаточных, Карацупа пулей выскочил на лобное место справа от стола и для начала заявил, что он, короче, только на минуточку.
После чего понес, будто с цепи сорвался, и если вы смотрите хоть самую завалящую плазменную панель, то мое сравнение будет вам понятно — хуже, чем ураган «Катрина»: шляпы за горизонт, а пальмы как резиновые.
Не знаю, может быть, у меня тоже был оторопелый вид. Очень скоро я понял, что происходящее должно называться провокацией и никак иначе. Но если Милосадов хотел, чтобы кто-нибудь разругал стихи Сереброва, не оставив от них и мокрого места, то он совершил ошибку, взяв в союзники Карацупу.
Конечно, Карацупа говорил быстро, бодро, решительно, ни на мгновение не задумываясь и поддавая себе жару энергичной жестикуляций. Его речь должна была, по идее, вселить в слушателей уверенность, что он толкует о неких тщательно продуманных вещах, долгое время находившихся в самом фокусе его пристального и взыскательно интереса, — а как иначе смог он достичь виртуозной беглости этих непростых формулировок?
Однако, несмотря на якобы отточенную форму его высказываний (если не считать бесчисленных «короче», рассыпанных, как пивные пробки на замусоренной поляне), их содержание оставалось, мягко говоря, не вполне ясным. Можно было только предположить, что к предмету своих рассуждений оратор почему-то относится отрицательно: об этом свидетельствовало частое употребление оборота «так называемый» — любимый инструмент из арсенала зоилов. Ничего другого понять было нельзя: смыслы ускользали от понимания, оставляя по себе только путаницу в голове и смятение в сердце.
— Так называемые стихи Сереброва не выдерживают критики даже того взыскательного читателя, для которого синкретические мысли есть всего лишь продукт использования процесса понимания так называемой классики в личных целях, — мастерски говорил Карацупа.
Скоро я обнаружил закономерность его убедительных и волнующих жестов: если слово начиналось с гласной, Карацупа резал правой; если первой стояла согласная — рубил слева.
— Синкретическое искусство не может опираться на так называемую символику вчерашнего дня, которая торгует собой на перекрестках путей словесности, забыв о насущной пахоте жизни…
Слово синкретический вылезало в каждой второй фразе, хуже масляного пятна из-под побелки: всякий оборот выволакивал его из непроглядных глубин сознания Карацупы на бурлящую поверхность.
И все же передать своими словами изощренную форму и безумный дух его речи — это непосильная для меня задача. Попытка собезьянничать заведомо обречена на неуспех: как ни стараюсь я довести дело до совершенного абсурда, а все же в итоге мои подделки наполнены, увы, гораздо большим смыслом, чем словеса Карацупы на самом деле. В этом моя слабость: как ни безумствуй, а все же выдуманные слова сами лепятся друг к другу в неких более или менее разумных комбинациях, — чего речь лихого семинариста была лишена начисто.
Карацупа вещал, а одурелый семинар слушал его в том блаженном оцепенении, в каком тонущий отдается последней волне, собравшейся навечно унести его в холодные глубины.
Но ничто не бывает вечным.
— Во насобачился! — с завистью пробормотал кто-то из семинаристов.
— Что он несет? — вскрикнул Серебров.
— Ибо попытки усилить попытки синкретичности попыток так называемого творчества так называемого поэта Сереброва…
Журнал «Новый Мир», № 2 за 2008 г.Рассказы и повести Андрея Волоса отличаются простотой сюжета, пластичностью языка, парадоксальным юмором. Каждое произведение демонстрирует взгляд с неожиданной точки зрения, позволяющей увидеть смешное и трагическое под тусклой оболочкой обыденности.
В центре нового романа Андрея Волоса — судьбы двух необычных людей: Герман Бронников — талантливый литератор, но на дворе середина 1980-х и за свободомыслие герой лишается всего. Работы, членства в Союзе писателей, теряет друзей — или тех, кого он считал таковыми. Однако у Бронникова остается его «тайная» радость: устроившись на должность консьержа, он пишет роман о последнем настоящем советском тамплиере — выдающемся ученом Игоре Шегаеве. Прошедший через психушку и репрессированный по статье, Шегаев отбывает наказание в лагере на севере России.
Она хотела большой любви, покоя и ощущения надежности. Хотелось, чтобы всегда было счастье. А если нет, то зачем всё это?
Андрей Волос родился в 1955 году в Душанбе, по специальности геофизик. С конца 80-х годов его рассказы и повести публикуются в журналах. Часть из них, посвященная Востоку, составила впоследствии книгу «Хуррамабад», получившую престижные литературные премии. Новый роман — «Недвижимость» — написан на московском материале. Главный герой повествования — риэлтер, агент по продаже квартир, человек, склонный к рефлексии, но сумевший адаптироваться к новым условиям. Выбор такого героя позволил писателю построитьнеобычайно динамичный сюжет, описать множество ярких психологических типов и воспроизвести лихорадочный ритм нынешней жизни, зачастую оборачивающейся бессмысленной суетой.
Длинна дорога от Бухары до Панджруда, особенно если идти по ней предстоит слепому старику. Счастье, что его ведет мальчик-поводырь — где найти лучшего провожатого? Шаг за шагом преодолевают они назначенный им путь, и шаг за шагом становится ясно, что не мальчик зряч, а старик; и не поводырь ведет слепого, предостерегая от неожиданностей и опасностей пути, а слепой — поводыря, мало-помалу раскрывая перед ним тайны жизни.Главный герой романа — великий таджикско-персидский поэт Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки.
Про историю России в Средней Азии и про Азию как часть жизнь России. Вступление: «В начале мая 1997 года я провел несколько дней в штабе мотострелковой бригады Министерства обороны республики Таджикистан», «совсем рядом, буквально за парой горных хребтов, моджахеды Ахмад-шаха Масуда сдерживали вооруженные отряды талибов, рвущихся к границам Таджикистана. Талибы хотели перенести афганскую войну на территорию бывшего Советского Союза, который в свое время — и совсем недавно — капитально в ней проучаствовал на их собственной территории.
Реальность — это то, что мы ощущаем. И как мы ощущаем — такова для нас реальность.
Я был примерным студентом, хорошим парнем из благополучной московской семьи. Плыл по течению в надежде на счастливое будущее, пока в один миг все не перевернулось с ног на голову. На пути к счастью мне пришлось отказаться от привычных взглядов и забыть давно вбитые в голову правила. Ведь, как известно, настоящее чувство не может быть загнано в рамки. Но, начав жить не по общепринятым нормам, я понял, как судьба поступает с теми, кто позволил себе стать свободным. Моя история о Москве, о любви, об искусстве и немного обо всех нас.
Сергей Носов – прозаик, драматург, автор шести романов, нескольких книг рассказов и эссе, а также оригинальных работ по психологии памятников; лауреат премии «Национальный бестселлер» (за роман «Фигурные скобки») и финалист «Большой книги» («Франсуаза, или Путь к леднику»). Новая книга «Построение квадрата на шестом уроке» приглашает взглянуть на нашу жизнь с четырех неожиданных сторон и узнать, почему опасно ночевать на комаровской даче Ахматовой, где купался Керенский, что происходит в голове шестиклассника Ромы и зачем автор этой книги залез на Александровскую колонну…
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.