Из жизни одноглавого - [33]
В эту самую минуту в дверь принялись бешено тарабанить.
— Кого это черт несет? — всполошился Милосадов, ссаживая Зонтикову на стул рядом, и, кое-как поправив одежду, направился в холл.
Щелкнул замок, и я расслышал взволнованный голос Натальи Павловны.
— Какое счастье! — говорила она на ходу, а затем вихрем врываясь в кабинет. — Как хорошо, что вы еще здесь!.. Домой пришла — господи, думаю, что же я Соломона Богдановича бросила? Все ценное взяла, а его оставила. Глупости всякие принесла, а Соломона Богдановича забыла!.. Соломон Богданович!
Она торжествующе схватила клетку и, даже не взглянув на кое-как прикрывающую наготу Зонтикову, поспешила назад.
Входная дверь хлопнула за нами, и мне оставалось только воображать, как Милосадов спросил с досадой, морщась и нервно хрустя пальцами:
— А этот, что ли, все время здесь был? — Зонтикова оторопело кивнула, и тогда он заключил: — Вот же проклятая птица!
Проснулся ни свет ни заря и, моргая и встряхиваясь спросонья, стал озираться.
Комната большая — метров двадцать, не меньше. На подоконнике несколько растений. У окна письменный стол, отягченный телевизором, тремя разносортными вазочками, пластмассовой коробкой с пыльными мелочами. Справа платяной шкаф, слева комод. На комоде двустворчатое зеркало, несколько тюбиков и фигурные склянки — должно быть, с притираниями.
Кровать Натальи Павловны располагалась в глубине, отгороженная от двери другим шкафом. Над кроватью грозно нависали книжные полки. Я сразу подумал, как это она не боится под ними спать: а ну как оборвутся? Однако другого места в комнате не нашлось бы — разве что вовсе их упразднить.
На круглом столе, застеленном плюшевой скатертью, тоже много чего наставлено. Частью по пищевому ведомству — хлебница, несколько чашек, заварочный чайник, три тарелки стопкой, частью по лекарственной — тюбики и коробки. Два стула возле.
Был еще холодильник «Саратов», украшенный вазой сухих огоньков физалиса, и постельный ящик, на котором стоял телефонный аппарат. Другие два стула — у стены — завалены одеждой. Картина с зеленым морем и черно-зеленым кораблем, втиснутая в узкий простенок над дверью. Там и сям множество тех мелких предметов, без которых жизнь невозможна, а на взгляд постороннего — никчемный хлам.
— Что они там, сдурели? — слабо спросила Наталья Павловна, поднимая голову. Грохот за окном перемежался железным ревом каких-то механизмов. — Здравствуйте, Соломон Богданович…
Зевая и поеживаясь, она накинула поверх пижамы халат, подошла к окну и сердито захлопнула форточку. Привстала, пытаясь что-нибудь разглядеть за деревьями и домами, но, должно быть, ничего не увидела.
— Что они делают? Господи, а гарью-то как воняет…
Ворча и посматривая на часы, кое-чего прибрала, повозилась в шкафу. Строго подошла ко мне:
— Соломон Богданович, у меня Ficus altissima нет. Вы уж, если не трудно, будьте любезны… сделайте такое одолжение. В случае необходимости пользуйтесь, пожалуйста, Citrus Limon Lunario, что на подоконнике.
Потом она умылась и привела себя в порядок. Пожалуй, стоит рассказать, как именно она это делала, потому что с тех самых пор я наблюдаю за ней каждый день, и каждый день все происходит по одному и тому же сценарию.
Наталья Павловна садилась на низкий пуфик у комода и критически рассматривала собственное отражение, подчас высказывая кое-какие замечания на его счет.
Слушатели всегда были одни и те же: среднего качества любительские снимки в паспарту и рамках, повешенные на крепкие гвоздики над комодом. С первого строго смотрел серьезный человек в полевой форме, украшенной капитанскими погонами; в середке смеялся младенец; на третьем тоже был офицер — и тоже в полевой форме, как на первой, но моложе и в лейтенантском звании, — а смеющийся, как младенец на второй.
Сев на пуфик, Наталья Павловна первым делом здоровалась с ними: «Здравствуй, Вася!.. Здравствуй, Сереженька!..» А потом, привычно и ловко занимаясь делом, говорила с ними, как будто поддерживая оживленную беседу обо всякой всячине — что происходило вчера и на днях, какие планы у нее сегодня и впредь.
Должно быть, она делала это много лет: речь лилась совершенно так, как если бы Наталья Павловна обращалась к живым людям, способным удивиться, обрадоваться или огорчиться, что-то сказанное одобрить, а что-то, напротив, мягко осудить. Подчас она даже просила совета, как если бы кто-нибудь из них и на самом деле мог ей что-нибудь посоветовать.
Причесавшись, она раскрывала несколько склянок. Сосредоточенно массировала щеки, мяла виски, похлопывала по шее. Долго возилась, сначала нанося кремы, а затем стирая их гигиеническими салфетками. Напоследок осторожно припудривала посвежевшую кожу и, завершая непростую свою деятельность, трогала за ушами капелькой духов. Закручивая флакон, глядела на себя примерно так же критически, как прежде, но все же с большей благосклонностью: и правда, теперь от нее прекрасно пахло, лицо обретало благородную бледность, мешки под глазами несколько уменьшались, а сами глаза, напротив, казались больше.
— Ну, до свидания, Вася, — говорила она, поднимаясь с пуфика. — До вечера, Сереженька.
Журнал «Новый Мир», № 2 за 2008 г.Рассказы и повести Андрея Волоса отличаются простотой сюжета, пластичностью языка, парадоксальным юмором. Каждое произведение демонстрирует взгляд с неожиданной точки зрения, позволяющей увидеть смешное и трагическое под тусклой оболочкой обыденности.
В центре нового романа Андрея Волоса — судьбы двух необычных людей: Герман Бронников — талантливый литератор, но на дворе середина 1980-х и за свободомыслие герой лишается всего. Работы, членства в Союзе писателей, теряет друзей — или тех, кого он считал таковыми. Однако у Бронникова остается его «тайная» радость: устроившись на должность консьержа, он пишет роман о последнем настоящем советском тамплиере — выдающемся ученом Игоре Шегаеве. Прошедший через психушку и репрессированный по статье, Шегаев отбывает наказание в лагере на севере России.
Андрей Волос родился в 1955 году в Душанбе, по специальности геофизик. С конца 80-х годов его рассказы и повести публикуются в журналах. Часть из них, посвященная Востоку, составила впоследствии книгу «Хуррамабад», получившую престижные литературные премии. Новый роман — «Недвижимость» — написан на московском материале. Главный герой повествования — риэлтер, агент по продаже квартир, человек, склонный к рефлексии, но сумевший адаптироваться к новым условиям. Выбор такого героя позволил писателю построитьнеобычайно динамичный сюжет, описать множество ярких психологических типов и воспроизвести лихорадочный ритм нынешней жизни, зачастую оборачивающейся бессмысленной суетой.
Она хотела большой любви, покоя и ощущения надежности. Хотелось, чтобы всегда было счастье. А если нет, то зачем всё это?
Длинна дорога от Бухары до Панджруда, особенно если идти по ней предстоит слепому старику. Счастье, что его ведет мальчик-поводырь — где найти лучшего провожатого? Шаг за шагом преодолевают они назначенный им путь, и шаг за шагом становится ясно, что не мальчик зряч, а старик; и не поводырь ведет слепого, предостерегая от неожиданностей и опасностей пути, а слепой — поводыря, мало-помалу раскрывая перед ним тайны жизни.Главный герой романа — великий таджикско-персидский поэт Абу Абдаллах Джафар ибн Мухаммад Рудаки.
Про историю России в Средней Азии и про Азию как часть жизнь России. Вступление: «В начале мая 1997 года я провел несколько дней в штабе мотострелковой бригады Министерства обороны республики Таджикистан», «совсем рядом, буквально за парой горных хребтов, моджахеды Ахмад-шаха Масуда сдерживали вооруженные отряды талибов, рвущихся к границам Таджикистана. Талибы хотели перенести афганскую войну на территорию бывшего Советского Союза, который в свое время — и совсем недавно — капитально в ней проучаствовал на их собственной территории.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.