Из воспоминаний - [130]

Эртель сходился с крестьянами, не как барин, но как «свой человек»; в среде народа у него были не только добрые знакомые, но и друзья, и последнее обстоятельство дало ему возможность не только основательно познакомиться с внешним бытом народа, но и заглянуть ему в душу, уловить его затаенные думы, надежды, чаяния и мечты…

Знакомство мое с Эртелем продолжалось 33 года, и немало сцен и целых эпизодов сохранила моя память из времени моего знакомства с ним.

II.

В декабре 1876 г. я опять быль в Усмани и новый (1877 г.) встречал на хуторе у Эртеля. Ездили мы к нему втроем — жена моя, Анюта Федотова (дочь Ив. Вас.) и я. Помню, мы выехали из Усмани уже в сумерки…

Здесь я должен сказать несколько слов об Анюте Федотовой. Коротка была ее жизнь и закончилась трагически…

В то время, когда мы с нею ездили к Эртелю на хутор, она была еще совсем девочкой, вероятно, лет 10–11. Через несколько лет после того Анюта приехала в Петербург, готовилась поступать на курсы, но была арестована и попала в дом предварительного заключения. Теперь я не помню в точности, за что она была арестована, — то ли ее адрес оказался у кого-то серьезно замешенных в политическом деле, то ли нашлись у нее какие-то листки, — только помню, что за сущие пустяки. Продержали ее несколько месяцев в одиночном заключении и выпустили «на волю» в последнем градусе чахотки; «на воле» Анюта пробыла один день, а затем ее отвезли в рождественские бараки, где она вскоре же и умерла.

Так безжалостно, ни для кого не нужно, скосили едва распустившийся цветок…

Едва ли Анюте было в то время 20 лет. Притом она была очень моложава, казалась девочкой… По выходе же из заточения, она оказалась постаревшею на много лет, и когда она лежала уже в покойницкой, ее можно было принять за старушку. На похороны ждали из Усмани ее мать. Но, приехав в предполагаемый день похорон и прямо с вокзала придя в рождественские бараки, несчастная мать, убитая горем, уже не нашла трупа своей дочери. Ночью полиция похитила труп и неизвестно где похоронила… Матери хотелось найти хоть могилку своей Анюты, но напрасно она оббивала пороги всяких полицейских властей, так и не добилась толку…

III.

Итак, продолжаю…

Мы ехали на хутор. Синие сумерки уже перешли в белесоватую мглистую зимнюю ночь. Снежные равнины бесконечной белой пеленой расстилались по сторонам плохо проезженной степной дороги. Лишь изредка попадались нам деревушки и одиноко стоявшие хутора.

Уже не очень далеко от хутора, который арендовал Эртель, нас застигла метель. Мы прозябли и зашли было погреться в какую-то избу. Изба была небольшая — сравнительно с крестьянскими избами северной России, и в ней вповалку спали 18 человек. Воздух в избе был до того невыносимо удушлив, что мы, несмотря на все наше желание поотогреться, не могли выдержать и пяти минут, опять вышли на мороз и нашли за лучшее поскорее отправиться в путь.

Добрались мы до хутора уже поздно. Конечно, радушный хозяин нас живо обогрел. На столе появился весело шумящий самовар, груды всякого печенья и различные вкусные деревенские яства.

Поэзией обвеяны для меня те дни, те святочные вечера, которые я провел на этом степном хуторе в обществе Эртеля.

Время летело незаметно. Задушевная беседа сменялась шутками, безобидными остротами, смехом, шутки и смех сменялись тихою, меланхоличною игрою на гитаре… Мне было хорошо, уютно, и я с наслаждением здесь отдыхал после петербургского «коловращения людей».

Помню, школьники приезжали славить со своим учителем, пели различные песни и, между прочим, очень выразительно спели известное никитинское стихотворение «Ни кола, ни двора, зипун — весь пожиток». Певцов, конечно, угощали, одарили всякими сластями. Приезжали еще кое-кто из соседей, но вообще посетителей было немного… Чаще мы оставались одни с хозяевами.

Помню, как однажды с Эртелем поздно вечером мы ездили кататься. Лошадь бежала спокойной, мерной рысью; сани неслышно скользили по мягкой дороге. Бодрящим морозным воздухом веяло нам в лицо… Над головой искрилось огнями темно-синее ночное небо, по сторонам дороги расстилались снежные равнины, серебрившиеся в сиянии месяца, даль утопала в таинственной мгле…

После того прошло слишком 30 лет, но картина того далекого святочного вечера и теперь словно стоит у меня, перед глазами.

После того я еще не раз гостил у Эртеля в деревне и на хуторе («на Грязнуше»), и в Ольховке, где он одно время арендовал усадьбу.

IV.

В конце 70 годов А. И. Эртель переселился в Петербург.

Тогда в «Вестнике Европы» появился ряд его прелестных рассказов под общим заглавием «Записки степняка». Эти рассказы своею образностью, живым описанием природы, изяществом и мягкостью тона сильно напомнили тургеневские знаменитые «Записки охотника». Эртель скоро был замечен читателями и критикой. Редакция «Вест. Евр.» очень дорожила им, как талантливым молодым писателем.

Весной 1879 г. я передал Эртелю заведывание моей библиотекой (находившейся на Невском пр., близ Литейной.) Это дело вполне соответствовало его вкусам, в то же время не отрывало его от его литературных занятий и доставляло ему при библиотеке даровую квартиру. А я в ту пору поселился на Пушкинской ул.