Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - [41]

Форт Александрия Сочи

Безденежье солдат вынудило некоторых к подделке, но довольно оригинальной, специально для «гололобых», как говорили потом виновные. Нашлись такие ловкачи, которые ухитрились в гипсовых формах вылить из какого-то особого сплава комбинацию из греческой монеты с одной стороны, а с другой из персидской или грузинской; получалась очень красивая монета, которую по блеску и по звону было очень трудно отличить от настоящей, но только она легко ломалась пальцами… Вначале эта фальшивая монета очень шла бойко, но когда обман раскрылся, то разобиженные горцы перестали ездить. Спрошенные о причине, они рассказали, и дело, таким образом, раскрылось. Начальство, чтобы не поощрять подобного рода индустрии между солдатами, порядочно-таки наказало фальшивомонетчиков, если мне помнится, то даже шпицрутенами. Любопытнее всего, что эти фальшивые монеты, курьеза ради, охотно приобретались, как редкость, офицерами и покупались за настоящий абаз и даже дороже. Случайно у меня долго хранилась подобная монетка с разными сторонами. Иногда я шутил с некоторыми нумизматами, предлагая им приобрести редчайшую монету «уникум…».

Оригинальность этого торжища заключалась в его военном, чисто боевом характере. Торговцы приезжали с восточной стороны. Дежурные по базару распределяли их в одну линию, спиной к лесу. Сзади них в двух-трех пунктах становились две-три полуроты, имея ружья в козлах. Между торговцами и покупателями оставлялась шагов пять шириною нейтральная полоса, что-то вроде улицы, по которой ходили базарные дежурные и переводчики из греков. Торг велся через улицу, объяснялись коверканными словами и мимикой, в сложных случаях прибегали к переводчикам. Когда приходили к соглашению, покупатель выходил вперед, брал товар и платил деньгами.

Говоря о переводчиках, мне вспоминается один весьма странный субъект, появившийся как-то с горцами. Его повязка на голове, будто раненой, скорее говорила о желании скрыть лицо. Говорил он по горски очень бойко, по-русски же с деланным акцептом, причем иногда забывал свою роль и переходил на чисто русский говор… Откликался он на имя Гуссейн, солдаты же его прознали Гусейн Иванычем, а потом Гусь Иванычем, а не то просто «гусем лапчатым». Был он, несомненно, очень хорошо грамотен, читал бегло и писал также… Однажды он попросил у солдат черного хлеба, а в другой раз гречневой крупы. То и другое было ему дано с охотой. У убыхов он пользовался большим почетом, а русские на него смотрели с недоверием, даже со страхом, за глаза же говорили с пренебрежением:

Русская эскадра на траверзе форта Александрия

– Беспременно, беглый какой-нибудь… Но мало ли какое могло с ним несчастье приключиться, а беда в том, что он веру их принял, а нашу продал… А все же, поди, по черному хлебцу да по каше, матери нашей, стосковался… Он хоть и перевертень, а все же русского видать…

Евреи вели свою торговлю с целями наживы, горцы же, под предлогом барашка или фруктов, приезжали сам-десят и старались высмотреть что-нибудь для себя полезное. Один из них довольно равнодушно вел торг, а остальные упорно смотрели на крепость и блокгауз и о чем-то все время говорили между собою.

Никто из нас не сомневался в том, что они шпионили и готовились к чему-то. В июле, действительно, их приезды значительно сократились, и возобновились нападения, то на наших дроворубов, то на пасущийся скот. Наконец, они получили из Турции несколько орудий и на одной командующей возвышенности, против нашего восточного фаса, устроили батарею, из которой начали бомбардировку крепости. Но эта попытка вызвала у наших один только смех. Артиллеристы, по-видимому, были очень неважные, снаряды их редко попадали в крепость и еще реже рвались. Под конец у них даже вышли чугунные ядра, коих их заменили каменными, производившими особый гул и свист, за что солдаты их прозвали «черкесскими соловьями». Как ни странно, но этими ядрами, рассыпавшимися при падении в куски, у нас было ушиблено несколько человек.

10-го июля, под начальством майора Радкевича, командира батальона Тифлисского полка, недавно к нам прибывшего, была сформирована колонна для уничтожения этой неприятельской батареи. Я по-прежнему вызвался в охотники.

Отряд выступил еще до рассвета, стараясь окольными путями пробраться к верхней площадке. Нам это почти удалось, так что неприятель нас обнаружил лишь у самой батареи. Скрываться уж было нечего, охотники крикнули «ура», которое подхватил весь отряд, и все плотной массой полезли вверх.

Охотники первые очутились на поляне, и горские артиллеристы, не успевшие зарядить орудия картечью, бросились при нашем появлении наутек. Мы захватили орудия и, усевшись на них верхом, махали фуражками и кричали «ура». Особенно торжествовал одни из разжалованных офицеров, думавший этим вернуть свои утраченные чины. Но пришел какой-то другой офицер, грубо согнал охотников и велел своим людям подхватить орудия на лямки, посредством которых горцы накатывали орудия на место. Эта пушка, как трофей, переходила теперь к этому офицеру, могшему по статуту даже получить георгиевский крест. Интересно знать, получил ли он орден за то орудие, которое он отбил не у неприятеля, а у своих же охотников?.. Другая пушка, подбитая нашими выстрелами, оказалась не на колесах, а на станке, почему майор Радкевич приказал забить ерш в запал и сбросить ее в кручу. Затем отряд прошел еще немного вверх, люди посбирали порядочное количество превосходных фруктов, росших в лесу, а также бортовых сотов, и начали отступление. Тут убыхи попробовали отплатить нам, нападая на арьергард, но потери наши, кажется, были очень незначительны.