Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - [26]
После рапорта командующего парадом, Николай Павлович прошёлся по рядам, здороваясь с каждой частью отдельно. Затем начался самый развод. Я ушёл со сменой на главную гауптвахту. Наши, оставшиеся в строю, потом рассказывали, что государь остановился перед фронтом Эриванского полка, вызвал всех штаб– и обер-офицеров, грозно осмотрелся и позвал своим могучим голосом;
– Полковник князь Дадиани!..
Началось оглядывание, шопотливые переговаривания… Князь всё время находился здесь и распоряжался, но перед самым приездом государя сказался больным и уехал домой… Кто-то из свиты доложил об этом государю, который резко приказал:
– Привести его…
Генерал Вальховский, начальник штаба, сел на первые попавшиеся дрожки и полетел за князем, городская квартира которого находилась тут же на площади, в доме Шемир-хана, татарского переводчика при командующем войсками. Государь, видимо, сам взволнованный, ходил вдоль фронта, ни с кем не разговаривая… Кругом была мёртвая тишина, и все с затаённым дыханием ждали надвигающейся бури… Минут через десять генерал Вальховский вернулся с бледным, сразу осунувшимся князем Дадиани.
Всем современникам известен тот суровый взгляд, которым в гневе окидывал виновных Николай Павлович, а потому надо удивляться, с каким самообладанием князь Дадиани подошёл твёрдым шагом к государю, держа два пальца у головного убора. Только на лице не было ни кровинки. Что затем говорил Николай Павлович, никто из моих свидетелей не помнил точно, к ним доносились лишь отдельные слова: «…доблестный полк… свинопасы… верблюды… пастухи… оборванцы… торгаши… мои адъютанты… обманул моё доверие… Ты не достоин носить аксельбанты… Снять их!» Генерал Брайко, к которому относилось это приказание, трясущимися руками начал расстегивать пуговицы на мундире Дадиани, но долго не мог справиться… Наконец государь потерял терпение, подошёл и сам сорвал аксельбант с погоном… Старик барон Розен в это время стоял в стороне, опершись руками на саблю, и сурово смотрел в землю. Государь понял душевное состояние этого достойного, очевидно глубоко страдавшего в эту минуту человека. Николай Павлович оглянулся, словно искал кого-то, и громко вызвал: «Розен!..»
Тут произошёл эпизод, потом на разные лады комментировавшийся и давший повод к массе ложных слухов. Благодаря созвучию слов, многим послышалось, будто государь потребовал розог, и по рядам публики пронёсся гул… Ужас ли это был, или невольный ропот перед подобной публичной расправой с представителем одной из самых аристократических грузинских фамилий?..» Но это был только миг…
Государь подошёл к барону Розену, обнял его левой рукой и ещё раз громко вызвал:
– Поручик барон Розен?..
После минутного колебания молодой человек, старший сын главнокомандующего, вышел вперёд.
– Как я умею карать, так умею и миловать… – сказал государь, – поздравляю тебя моим флигель-адъютантом!..
Старик Розен склонился на плечо государя и заплакал…
Ф. Крюгер. Портрет Николая I
Могла ли награда сына возместить ему позор зятя?.. А что должна была переживать в эту минуту семья барона и князя, смотревшая на эту картину с балкона дома?.. Но сейчас же всё потекло своим обычным течением. Развод продолжался, и войска стали проходить перед государем церемониальным маршем, под бодрящие звуки музыки…
Рассказывали тогда, что семья барона Розена удивительно бездушно отнеслась к этому эпизоду… Будто на балу в тот же вечер сама княгиня Дадиани беззаботно танцевала и смеялась, словно ничего трагического не произошло… А между тем муж её в это время летел на курьерских в сопровождении фельдъегеря в Бобруйск…
Могу на это сказать одно, что если и был такой факт, что княгиня Дадиани присутствовала на балу и, может быть, улыбалась даже, то это она делала под деспотическим влиянием матери, которая всеми силами хотела показать непричастность семьи Розенов к Дадиани. Это был известный тактический приём, светский такт, не совсем понятный простым смертным. Зная же Лидию Григорьевну, как в высшей степени добрую, отзывчивую на всё хорошее женщину, я убеждён, что за этими улыбками скрывалось глубочайшее горе… Несомненно, то же переживал и старый барон, вдобавок ещё утративший веру в человека…
Но история этим не окончилась. Над действиями Дадиани было назначено следствие, порученное полковнику Катенину, двоюродному брату Катенина, недавно сосланного в Кизляр. Следствие самое строгое, можно даже сказать пристрастное, велось при помощи аудитора, военного чиновника, исполнявшего в то время все военные функции. Оно тянулось в течение почти двух месяцев, и весь следственный материал был затем послан в Ббруйск, где и состоялся суд над Дадиани. Он был приговорён к лишению чинов, орденов, княжеского звания и к ссылке в Вятку, но, по особому ходатайству генерала Ермолова, ссылка эта отменена и Дадиани разрешено жительство в подмосковной деревне. Только в коронацию императора Александра Николаевича последовала полная амнистия, с возвращением чинов и дворянства.
Но, кроме самого князя, пострадали и другие лица. За недостаточный досмотр уволен был в отставку командир кавказской резервной гренадерской бригады генерал Гессе, которого все искренно жалели, как добрейшего и прекрасного боевого генерала, пострадавшего совершенно напрасно: он первый боролся с непорядками, но ничего не мог сделать с кавказской камарильей.
