Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - [24]

В то время на Кавказе вводилось гражданское управление особой комиссией, назначенной из Петербурга, председателем которой состоял сенатор Ган, мечтавший, как тогда говорили, перейти в военное ведомство и стать во главе управления краем. Князь Чернышёв поддерживал барона Гана в его честолюбивых замыслах, и они вместе выработали план похода против Розена, начав со слабого места– с Дадиани. Сенатор Ган взялся за дело и, приехав на Кавказ, поручил одному из своих чиновников, надворному советнику Базилик), негласно поселиться на Манглисе и выведать всё то, что могло служить к обвинению Дадиани. Из нас, живших в то время в слободе, никто и не подозревал о пребывании здесь соглядатая. На основании добытых таким путём сведений, барон Ган составил докладную записку, которую и вручил лично государю вскоре по его приезде в Тифлис. Николай Павлович, как известно, не любивший доносов, очень холодно встретил это служебное усердие и, окинув брезгливым взглядом доклад, передал его тут же находившемуся барону Розену, которого очень ценил и любил.

– Прочти, Григорий Владимирович, эту записку и, если правда то, что в ней говорится, взыщи с Дадиани своей властью…

Барон Розен, сам далёкий от какой-либо корысти, верил в порядочность своего зятя, а потому, вернувшись домой и застав всю семью за чаем, передал записку зятю, сказав:

– Его величеству подан на тебя донос, Александр Леонтьевич. Конечно, я понимаю, что главная интрига направлена на меня, но эта записка касается лично твоих дел, а потому скажи мне откровенно, насколько ты признаёшь себя виновным во всём, здесь изложенном. Имей в виду, государь был так милостив, что предоставил мне лично разобраться в этом деле.

Для князя в эту минуту представлялся превосходный случай выйти с честью из трудного положения и откровенным сознанием облегчить положение тестя и своё собственное, но на беду явились дамы, особенно старая баронесса, которая лучше других знала истину, тем не менее горячо стала доказывать ложность доноса, имевшего подкладкой чернышёвскую интригу и тому подобное. Слабовольный князь не обладал достаточным мужеством признаться в своих прегрешениях и самым решительным образом отперся от всех взводимых обвинений:

– Неужели же эти цифры представляют сплошную выдумку?.. Смотри, князь, как бы хуже не было, – ведь государь шутить не любит, – сказал барон Розен.

Но Дадиани продолжал упорно стоять на своём. Барон тотчас же вернулся к государю и доложил, что Дадиани не признаёт себя виновным. Николай Павлович ничего не сказал на это, но, по всей вероятности, у него уже было составлено своё убеждение. Весьма возможно, что следующий эпизод, о котором все тогда говорили, случился в действительности.

Как известно, государь, подъезжая к Тифлису, очень утомился крайне медленной ездой по грязным и плохим дорогам, а потому пересел на лошадь и в сопровождении лишь одного казака поехал прямиком через Кодинское поле. Тут, говорили, попался государю какой-то человек, пасший небольшой гурт скота и не имевший обычного вида туземных пастухов с их характерными конусообразными бараньими шапками. При виде проезжающего офицера человек этот ещё издали вытянулся в струнку и снял шапку, по тогдашнему отдавая честь офицеру. Государь подъехал и спросил, кто он такой.

– Солдат такой-то роты Эриванского полка, ваше благородие.

– Что ты здесь делаешь?

– Пасу порционную скотину, ваше благородие…

Государь затем задал ещё несколько вопросов и отъехал, произнеся вслух: «И такого бравого молодца вдруг сделали пастухом»…

Весьма возможно, что подобный случай был в действительности. Но помимо этого до Николая Павловича дошёл слух о другом флигель-адъютанте, командире Грузинского полка той же гренадерской бригады графе Оппермане, который занялся содержанием почтового тракта между Гори и Тифлисом. Если это и не составляло преступления, то во всяком случае указывало на известное стремление к наживе, которому предались на Кавказе даже самые видные и высшие чины.

Когда барон Розен принёс отрицательный ответ князя Дадиани, государь, молча, принял обратно доклад Гана и в тот же вечер на балу грузинского дворянства подозвал к себе флигель-адъютанта князя Васильчикова, передал ему доклад и приказал немедленно ехать верхом на Манглис и произвести дознание. Дадиани всё время со страхом следивший за действиями государя, догадался, в чём дело, и, в свою очередь, приказал бывшему тут же своему адъютанту 3-ву скакать что есть духу в штаб-квартиру и распустить все команды, раздать людям сколько успеет денег и вообще по возможности скрыть следы неправильного хозяйничанья.

И вот началась бешеная скачка… Князь Васильчиков быстро подвигался рысью по наезженной дороге, а 3-в мчался сломя голову, на своём белом чистокровном арабе, сокращая путь всеми возможными способами. Кто видел эту дорогу теперь, тот может себе представить, что такое она представляла в то время, когда на ней не было шоссе, мостов, разработанных подъёмов и спусков. Скакать по ним в тёмную ночь можно считать выдающимся спортсменским подвигом со стороны 3-ва. Хотя и то сказать, что он спасал также и свою шкуру…