Из воспоминаний старого эриванца. 1832-1839 гг. - [23]

Однажды в кабинет, где я работал за особым столом, вошла старая баронесса, что-то горячо доказывавшая князю. Как надлежало исправному солдатику, я вытянулся в струнку. Князь обратил внимание своей belle mere на присутствие постороннего, тогда баронесса перешла на французский язык. Князь вместо ответа обратился ко мне громко с фразой:

– Roukewitch, vous etes libre a l’instant. Revenez, je vous prie, vers six heures… (Рукевич, вы свободны. Вернитесь, пожалуйста, к шести часам).

Уходя, я видел, как баронесса провожала меня недоброжелательным взглядом сквозь лорнетку. Больше в кабинет она не заглядывала, но зато молодая баронесса, сестра Лидии Григорьевны, если не ошибаюсь, Прасковья Григорьевна, стала под всякими предлогами забегать в кабинет, как только выходил князь. Еще подросток, но довольно высокая, стройненькая, крайне подвижная, она не казалась мне красивой, тем более, что уже мое сердце тогда было покорено сестрой одного юнкера, моей будущей женой, но я не считал изменой маленькое заигрывание с полуребенком. Бывало, только затворится дверь в кабинет, я так и жду, что сейчас же раздадутся быстрые шаги и в комнату вбежит, припевая, молоденькая баронесса, конфузливо остановится на пороге и скажет:

– Ах!.. А я думала, что здесь никого нет… Bonjour, m-r Roukewitch… Я здесь оставила мою книгу…

Эти посещения потом участились, разговоры стали продолжительнее, но задаваемые вопросы были иногда очень странные, вроде следующих: «Когда вы воевали с русскими, много русских вы убили?…» или «Правда ли, что ваши все имения и замки конфискованы?» Что мне было отвечать на последний вопрос? Сказать, что никаких замков не было, значило разрушить всю романтическую иллюзию; прямо же лгать не хотелось, и потому я, как некий грек, ответил правду и неправду: «Мои родные были раньше разорены”…

Однажды в отсутствие князя и старших членов семьи Лидия Григорьевна и молодая баронесса вытащили меня в гостиную, где собралось много народа, приезжего из Тифлиса и Петербурга. Одетый в безукоризненно сшитый мундир и собственные (непахучие) сапоги, я мог бы почесть себя франтом, но я именно стеснялся этого солдатского мундира, не подозревая, что именно он-то и делает меня интересным в глазах барышень, согласно эпохе романтично настроенных. Хотя я старался всеми силами не показать своей растерянности, но, помнится, совершенно машинально отвечал на вопросы, наверно, невпопад; потом я несколько обошелся, играл в какие-то игры, ел что-то сладкое, под конец вечера, когда большинство гостей разъехалось, даже играл на фисгармонии (Когда я жил на Волыни, я дружил с одним старым, очень хорошим гармонистом, который выучил меня играть на фисгармонии. Успехи мои были так велики, что одно время я серьезно мечтал о карьере музыканта. Впоследствии я совершенно позабыл игру, как все, чему учился в молодости. – прим. А. Р.).

Кажется, этот мой первый выход в свет не был смешон, по крайней мере, на следующий день посещения молодой баронессы не прекратились, а в кабинет через растворенное окно влетела роза. На рабочем моем столе я каждый день находил какой-нибудь знак внимания. Эти заигрывания смешили меня, немного льстили моему самолюбию, но, конечно, не могли увлечь, оставаясь в пределах невинного кокетства.

Тяжело мне вспомнить, как много лет спустя в прогремевшем скандальном процессе я узнал в лице его печальной героини, игуменьи Митрофании, мою давнюю знакомую маленькую баронессу Розен. Говорят, она жила в ссылке в Ставропольском женском монастыре. Бывая часто по делам службы в этом городе, я не имел духу напомнить ей о существовании того солдатика, который был некогда свидетелем ее первого и, быть может, наиболее бескорыстного душевного порыва…

IV

Интрига против барона Розена. – Князь Чернышев, акционер нухинского шелкозаводства. – Розыск сенатора Гана. – Приезд государя Николая Павловича на Кавказ в 1837 году. – Доклад Гана. – Дознание князя Васильчикова. – Развод 9-го октября на Мадатовской площади в Тифлисе. – Участь князя Дадиани. – Перемены и увольнения. – Уход барона Розена. – Столкновение моё со старшим писарем. – Переход в строй. – Генерал Симборский.

В 1837 году на Кавказ приезжал государь Николай Павлович, и тогда же произошла катастрофа с князем Дадиани, завершившая его, так блестяще начатую карьеру. Весь сыр-бор, как известно, загорелся вследствие доноса, поданного государю сенатором бароном Ганом, но не всем известна причина такого усердия со стороны последнего. В семье Розена и Дадиани об этом говорили совершенно открыто.

Ещё до приезда на Кавказ барона Розена, князь Чернышёв, тогдашний военный министр, пользовавшийся при дворе большой силой, сделался одним из главных акционеров компании шелкозаводства в Нухе (Н. – бывшая столица Шекинского ханства, потом – уездный город Елизаветпольской губ. – прим. ред.).

Светлейший князь Александр Иванович Чернышёв

Когда Розен прибыл на Кавказ, князь Чернышёв, чтобы расширить своё предприятие и увеличить дивиденд компании, попросил у барона каких-то особых льгот и в том же духе предложил ему видное участие в деле. Честнейший и благороднейший барон Розен крайне возмутился этим предложением и в довольно резкой форме отказал в личном участии и в покровительстве. Всесильный баловень судьбы, конечно, не мог простить подобной обиды и затаил злобу. Счастие ему благоприятствовало. Агенты шелкозаводственной компании, описывая кавказские дела, довели, между прочим, до его сведения о действиях зятя главнокомандующего, и на этой почве князь Чернышёв основал свою месть.