Из Венеции: дневник временно местного - [11]

Муниципальная Международная галерея современного искусства в Ка Пезаро удачно совмещает в себе эрмитажный «Чердак» и Корпус Бенуа, при этом совершенно не повторяя коллекцию Пегги Гуггенхайм. А все благодаря биеннале.

Из международных звезд — Роден, Сулоага и Климт.

Местные импрессионисты и символисты (импрессионистов люблю, символистов — нет) — то лучше, то хуже, но всё — на уровне. Рисовать здесь всегда умели. Вот, допустим, местный Кустодиев (очень люблю — очень понравился), а вот, например, местный Чюрлёнис (равнодушен). Ни одной фамилии не знал и не запомнил. Запомнил картины. Утешаю себя тем, что интеллигентный итальянец, скорее всего, тоже понятия не имеет о Кустодиеве.

Потом пошел авангард.

Один художник меня совершенно поразил. Я долго на него смотрел. Обошел всю галерею и снова вернулся. Потом сходил наверх, на нелепую выставку про Коко Шанель, и еще выше, в смешной Музей восточного искусства. Спустился. И еще раз зашел постоять, посмотреть и подумать. Художника — в первый раз его видел — звали Марио Сирони.

Эта была та самая живопись, которую я (лично я, не вместе со всеми, как Тициана или Ван, допустим, Гога) люблю. Примерно в диапазоне от Давида Ноевича Гобермана до Аси Лукиной. Пустые городские окраины. Ни души. Новостройки и заводские корпуса. Пустые плоскости стен с грубыми прямоугольниками окон, где объем и фактура угадываются в едва заметных вариациях одного и того же цвета. А вот отдельно стоящий дом, непропорционально занявший почти весь небольшой холст, на фоне дымного неба. И такая во всем щемящая тоска, что жить нельзя, а если можно, то только благодаря вот этой самой живописи, которая эту же тоску и нагоняет.

Неведомый мне гений висел рядом с Де Кирико, что было логично. В них даже было некоторое сходство. В этом Сирони метафизики было — хоть отбавляй. Но там, где у Де Кирико стыла холодная мысль, у Сирони пылала сдержанная и сдерживаемая страсть, дышала замечательная живописная фактура.

Придя домой, сразу полез гуглить. Лучше бы я этого не делал. Марио Сирони (1885–1961) начинал с футуристами, потом передумал, попал под влияние метафизиков, потом создал собственное направление. И наконец… Цитирую Википедию: «В 1932 году, совместно с художниками Энрико Прамполини и Джерардо Доттори, участвует в организованной в Риме „Выставке фашистской революции”, украсив ее залы футуристическими работами. В годы правления в Италии фашистского режима Марио Сирони пользовался покровительством властей и выполнял многочисленные заказы по монументальной настенной живописи, создавал мозаики и барельефы». Впрочем, потом все опять было хорошо: «После Второй мировой войны работы художника принимали участие на выставках современной живописи „Документа” в Касселе». Конец цитаты.

Сперва неконтролируемая, рефлекторная реакция на слово «фашизм». Потом вспомнил про то, что большинство художников-футуристов приветствовали Муссолини. Потом — вот он, живой укор, висевший на соседней стене, — замечательный Дейнека. (Но Сирони — это все-таки не красавицы-спортсменки-комсомолки.) И прочие советские таланты, включая гениального любимого Лисицкого, который, между прочим, был главным художественным редактором «СССР на стройке» и главным художником ВСХВ. Потом погуглил неизвестных мне подельников Сирони — Прамполини и Доттори. Судя по репродукциям, хорошие художники, но совсем без царя в голове, что ни картина, то удалая абстракция или вид на землю с самолета. А Сирони писал пустые заводские окраины. И в каждой его картине есть тихий вздох и тайна.

Эх, Сирони, Сирони…

27 сентября

Великие итальянцы не умели писать морскую воду.

А французы — много позже — научились.

Обо всем этом у меня было время подумать на митинге «No grandi navi».

Чем круизные лайнеры, белые плавучие дома, вроде тех, что швартуются на углу моей 19-й линии Васильевского острова, мешают лагуне — я не знаю. Тем более что причаливают они где-то на задворках и только редко-редко проходят каналом делла Джудекка. И то не сами: два буксира — один тянет спереди, другой ласково подпихивает в зад — ведут их по Каналу, как две бабы, провожающие домой пьяного мужика, который сам идти не может, а только мычит и мотает башкой.

Но чем-то, видно, мешают.

Митинг протеста был велик. Опытный взгляд завсегдатая оценил число присутствующих: не менее тысячи человек. Поскольку население исторической части Венеции (а мне показалось, что людей из Местре и Маргеры там не было) ровно в сто раз меньше населения Петербурга, я представил себе 100 000 (сто тысяч прописью!) на Марсовом поле — и поперхнулся.

Любой митинг начинается на подходе. Идешь, допустим, на Марсово поле вдоль Канала Грибоедова и смотришь ревниво: эта симпатичная компания студентов — тоже на митинг или просто шляются? Здесь сомневаться не приходилось. Народ в фирменных футболках (на алом фоне золотая Рыба-Венеция жрет пароходик) и с одинаковыми флагами с соответствующим лозунгом тянулся к набережной Дзаттере вдоль и по каналу Рио ди Сан Тровазо.

Народу на воде столько же, сколько на набережной. Часть на моторках, многие на лодках, в которых гребут, конечно же стоя. Трогательная картинка: в одной лодке дед, сын и внук. Старик гребет на корме. Отец на носу учит малолетнего сына управляться с веслом и невероятной венецианской уключиной.