Из собрания детективов «Радуги». Том 2 - [4]

Но нет, я все же пытался защититься. В голове у меня шел странный спор между двумя враждующими голосами:

— Почему ты стараешься подавить свои подозрения? Ты ведь прекрасно знаешь, что именно они привели тебя сюда.

— Нет, я приехал, чтобы встретиться с воспоминаниями детства.

— Не лги себе! Да, ты приехал в Рим, чтобы воскресить утраченные воспоминания, но они могут оказаться не столь уж приятными, поэтому ты предпочел бы их не воскрешать.

— Но я же позвонил дедушке Луиджи.

— А графу Ломбарди, который наверняка знает адрес, не позвонил.

— Но ему мои розыски могут показаться странными.

— Очередная увертка. Почему это ему покажется странным, если человек хочет увидеть дом, где он родился и где умерла его мать? Тебе так долго внушали, что ты должен избегать всяких мыслей о матери, что ты и сейчас чувствуешь себя виноватым оттого, что нарушил отцовский запрет.

— Но отец поступает так ради моего же благополучия. Если он поговорит с Ломбарди или Ломбарди ему напишет, что я в Риме, у отца будут все основания сердиться на меня. Ведь я его обманул.

— Ты его не обманывал. Твой отец ничуть не рассердился бы, если б узнал, что ты поехал не в Нормандию, а куда-то еще. Куда угодно, только не в Рим!

— Да ведь это из-за его чрезмерной заботливости, он боится, что для меня встреча с Римом будет слишком большим потрясением.

— Боится? Да, возможно, он боится. Но за кого? За тебя? Ты уверен? А почему Луиджи в твоем сне говорил о каком-то фильме? Ты же знаешь, что это был за фильм.

— Но разве не безумие забивать себе голову такими страшными вещами, и все из-за какого-то фильма?

— Из-за какого-то фильма? Что ж, тебе видней.

Казалось, голос издевается надо мной. Хотя на террасе было прохладно, меня снова бросило в пот. Я уговаривал себя, что не следует предаваться всяким опасным подозрениям. Я должен мыслить трезво и логично. Тогда я сумею доказать себе, что все эти домыслы, нагнавшие на меня такого страху, просто болезненные фантазии, вызванные превратно истолкованными словами, смутными впечатлениями, невинными происшествиями, искаженными моим воображением. Я говорил себе: «Возьми себя в руки, попробуй взвесить все объективно, начни с того времени, когда ты был маленьким мальчиком, который здесь родился и прожил первые четыре года своей жизни. Что ты можешь вспомнить об этих четырех годах? Довольно много — вплоть до определенного момента. Но бери только факты. Только то, в чем ты совершенно уверен».

И я стал мысленно нанизывать на ниточку все, что мог припомнить. Мой отец был в то время аккредитован при посольстве. Родители поселились в Риме за год до моего рождения. Отец тогда был еще молод. Я помню, как он весело смеялся, забавляясь со мной. Позже я видел его таким только на фотографиях. Того человека давно уже нет. После смерти моей матери он стал другим. Все тогда стало другим. А в моей памяти образовалась пустота, какая-то пропасть между тем, что было до ее смерти и после того. Первый отрезок моей жизни никак не согласуется с последующим. Когда-то я прочел пьесу об одном бедном мальчике: его усыпили, а проснувшись, он оказался принцем в роскошном замке. Так произошло и со мной. Я заснул четырехлетним малышом, у которого был отец, весело возившийся с ним, нежная мать, еще несколько человек, которых он любил. Заснул веселым и счастливым ребенком. А когда я проснулся, я стал всего на несколько недель старше, но у меня уже не было матери, и отец стал чужим, и радость и счастливое детство покинули наш дом, словно канув в бездну. Вот каковы были факты.

Я стал думать о матери, какой она сохранилась в моей памяти: красивая, белокурая, стройная и совсем еще юная. Такая она и на свадебной фотографии, которую я впервые увидел у бабушки, когда мы гостили у нее в Гааге. Мне было тогда шесть лет. В то время как я рассматривал снимок, мне вдруг пришло в голову, что после смерти матери я не видел в нашем доме ни одной ее фотографии. Раньше у нас был толстый альбом со множеством любительских карточек, и мы вместе с ней часто его рассматривали. У отца на письменном столе стояла ее большая фотография в серебряной рамке. Но это было у него в кабинете, куда меня одного не пускали, с тех пор как однажды я вытащил ящик и разбросал бумаги.

А еще в те времена в одной из гостиных висел живописный портрет матери. Иногда я затевал с ним игру: шел через гостиную и смотрел, как ее глаза следят за мной, я смеялся, и портрет смеялся. Я спросил у бабушки, нет ли у нее других фотографий моей матери. Она ответила, что где-то есть еще альбом, и обещала непременно найти. Но когда я спросил ее снова, она сказала, что альбом потерялся. Позже я уже не смел разговаривать с ней о матери. И с Аннамари тоже. Аннамари, бабушкина домоправительница, служила у них, еще когда мой отец был маленьким мальчиком. Иногда он в шутку называл ее своей второй мамой. Я знал: отец не хочет, чтобы я говорил или думал о своей матери, а я всегда был послушным ребенком.

Я сам себе укоризненно покачал головой. Нет, мне не следует опережать события. Так я никогда не наведу порядок в своих воспоминаниях. Нужно терпеливо следовать ходу времени и выстраивать все воспоминания в один ряд. Каждая малость может оказаться очень важной. Я должен подобрать все события, одно к одному, чтобы они сложились в единое целое, как осколки разбитого сосуда.