Из собрания детективов «Радуги». Том 2 - [2]

А на самом-то деле я страшился найти дом своего детства и понял это окончательно, когда увидел тот сон.

Он приснился мне на третий день моего пребывания в Риме. В тот день я благоразумно последовал общему примеру и в самые жаркие часы остался в гостинице, соблюдая сиесту. Да я и не мог бы иначе. Я был совершенно без сил, голова разламывалась. Так что я принял порошок и пошел к себе в номер. Закрытые ставни не пропускали солнечных лучей, я лег нагишом на кровать, укрылся простыней и почти тотчас уснул.

Вот тут и приснился мне страшный сон.

В детстве меня часто мучили кошмары. Мои крики будили весь дом, и сам я долго еще после этого не мог успокоиться и заснуть. Что мне тогда снилось, я не знаю.

Но так было давно. К восьми годам все прошло. Позже мне часто снились сны, особенно в последние годы, но это не были кошмары. Наоборот, они были полны неясного блаженства, как я не без смущения припоминал утром, догадываясь, что причиной были томления пробуждающейся плоти.

На этот же раз мне приснился по-настоящему страшный сон.

Я до сих пор помню его во всех подробностях. Начался он вполне спокойно и даже приятно, хотя с самого начала во мне зашевелился какой-то безотчетный страх. Причем никакой связи между событиями, происходившими во сне, и этим все растущим страхом, казалось, не было.

Сначала я услышал голос, который как будто принадлежал моему отцу, но звучал он как-то непривычно, словно гулко отдаваясь в пустом помещении. Голос поздравил меня с успешно сданным экзаменом и сказал: «Молодец, отлично справился. Сделал еще один шаг вперед».

Первую фразу отец действительно произнес, когда я сдал свои первые экзамены. Но не вторую. А именно вторая необъяснимым образом напугала меня.

Потом я очутился в таможне, точно как незадолго до того было наяву. Я гадал, придется ли мне открывать чемодан, и очень этого боялся, словно там была спрятана контрабанда. И с каким же облегчением я вздохнул, когда чиновник, как было и наяву, поставил на чемодан крестик и отошел. Но в чемодане-то не было решительно ничего запретного, из-за чего мне следовало бы бояться таможенника.

Потом я вдруг оказался на площади Венеции. Я сразу же узнал ее, потому что в своих блужданиях по городу то и дело возвращался сюда. И точно так же, как было наяву, я медлил, прежде чем пересечь дорогу наперерез потокам машин, которые неслись по площади во всех направлениях. И вдруг на противоположном тротуаре я увидел Луиджи. Он помахал мне, перебежал — нет, перелетел — через площадь, обнял меня и сказал: «Я провожу тебя в ваш дом».

Бесшумно и быстро, как бывает только во сне, мы неслись по улицам и переулкам, забитым машинами и пешеходами и полным непрерывного гула. Но я все-таки прекрасно слышал, как Луиджи рассказывал мне о фильме, который он недавно видел. Речь шла о шантаже, и он несколько раз так громко выкрикнул это слово, что я даже разозлился. Зачем всем прохожим слышать наш разговор? Потом мы поднялись по крутой каменной лестнице к портику старого палаццо, и страх охватил меня с новой силой. Луиджи отворил дверь и сказал: «Войди!» Он улыбался мне открытой мальчишеской улыбкой, которую я так хорошо знал, но во сне его улыбка показалась мне зловещей, точно ухмылка предателя. У меня вдруг возникла твердая убежденность, что мой старый школьный приятель — злодей, который хочет заманить меня в ловушку. Не зря я боялся. Он впихнул меня куда-то внутрь, и я слышал, как он запер за мной дверь, чтобы я не мог уйти.

Одинокий и покинутый, стоял я в зале, таком огромном, что сам я будто съежился до размеров карлика. Чтобы посмотреть через стол, мне пришлось высоко запрокинуть голову. Возле широко распахнутой двери высились гигантские золоченые канделябры, толстые, как колонны. Потолок был высокий, как небесный свод, и по нему парили разноцветные ангелочки с гирляндами цветов в руках. Все в зале: мебель, картины — было прекрасно, но почему-то внушало мне неизъяснимый страх. Мне хотелось убежать. Но дверь позади меня была заперта, а большие резные двери в другом конце зала казались недостижимо далеко.

Потом я заметил возле одного канделябра полускрытую в тени фигуру, неясную, как призрак. Но я отчетливо видел, что лицо у нее завязано платком, и тут мой страх превратился в панику. Не знаю, чего я страшился больше — того ли, что платок скрывает от меня лицо этого человека или что платок вдруг упадет и лицо откроется. Я вдруг понял, что все это время знал, какая опасность меня подстерегает: человеческая фигура без лица. Тут за окнами будто разразилась гроза. Ударил гром, в кронах деревьев сильно зашумел ветер, стало темно, и в сумерках я увидел, что фигура движется ко мне, белая, молчаливая, угрожающая. Я хотел бежать, но ноги будто приросли к полу. Фигура придвинулась совсем близко. Я увидел, что это мраморная статуя. И вдруг она стала падать на меня. Я пытался оттолкнуть ее, но она упала прямо на меня, и вот я лежу на полу, а тяжелый как свинец и холодный как лед груз, который вот-вот раздавит меня, уже не статуя, а труп женщины. Кто-то пронзительно кричит, кричит, кричит, кричит. Бесконечно. Может, это кричал я сам? Но в моем сне, похоже, голос был женский.