Из сборника «Рассказы о путешествиях» - [37]

Когда товарищи Маркс и Ленин в свое время закладывали фундамент равноправного общества, в котором каждый работает по своим возможностям и зарабатывает соответственно давлению, оказанному его профсоюзом, они забыли описать идеологическую мотивацию, которая следует за диалектической эволюцией, а именно, великую тягу пролетариата к валюте. Это явление стало мне известным уже на третий день нашего столь приятного пребывания в Будапеште. Мы совершенно точно знали, что всякий раз, когда мы после божественного ужина в ресторане достанем кошелек и хорошо контролируемым движением бросим на стол хрустящую купюру в сто марок, местные гости замрут на своих стульях, мужчин охватит одышка с присвистом, женщины откроют свои пудреницы и начнут лихорадочно прихорашиваться, пока официант не выронит из рук поднос и оглушительным грохотом не вернет всех в реальный мир…

— Скажи мне правду, — сказал я как-то вечером Густи, некогда самому резвому нападающему сборной нашего университета по футболу, — почему вы предпочитаете бессчетное количество раз ездить на Запад, а не в соседние коммунистические страны, вливаясь в ряды туристов с Запада?

Густи удивленно воззрился на меня сквозь толстые линзы очков и, глубоко задумавшись, провел рукой по своей седой бороде:

— Я не знаю, — пробормотал он. — Возможно, из-за отсутствия сложностей и трудностей, связанных с этим. Для посещения Польши не требуется целый год копить валюту; так в чем же стимул? К тому же там нет стриптиза. Нет, на Западе лучше, там воистину прекрасно.

— Но если так, зачем же вы возвращаетесь назад, домой?

— Чтобы снова уезжать. Мы любим уезжать…

Он, Густи, уезжает каждые три недели. Наконец-то ему разрешили провести на каком-то тирольском курорте целый незабываемый час. Я незаметно пододвинул ему под скатертью двадцать долларов. Густи открыл закрепленный на его груди слуховой аппарат и спрятал священную бумажку под батарейками.

В эти дни перед нами открылся венгерский гений во всей своей широте. Например, старый цыган-скрипач, игравший нам ночь напролет в кофейной с зеркальными стенами, засунул наши щедрые валютные чаевые в свой инструмент, пока тихо читал старую молитву перед новым обменным курсом. Из скрипки больше не вылетело ни звука, зато скрипач вылетел за границу.

Я говорил о патологической жадности нового венгерского общества к валюте с одним новоявленным ведущим функционером из правительства, с которым в свое время я делил школьную парту, точнее, это уже был его отец, он громко смеялся и откровенничал:

— Да, да, наш брат совсем сдурел, — сказал мне мой собеседник с сочувственным смешком. — Говорят, что уже каждый имеет дома тайную заначку в валюте, несмотря на жуткое наказание за такое преступление…

Он поклонился, засунул мои пятьдесят марок между пружин своего кресла и добавил:

— Собираюсь уезжать на Олимпиаду в Мексику[25]…

Мы покидали эту прекрасную страну, в которой лица стали мне чужими, а слова и письмена были еще столь знакомыми. Полный переживаниями и воспоминаниями, я расстраивался из-за состарившейся там юности и необычно большого количества оставленной валюты.

Я возвращался к своему дому в Израиле и своему чудовищному произношению, моя жизнь продолжалась, как будто ничего и не произошло, и только внутри тлела обида за гордый венгерский народ, который после стольких лет горя и поиска собственного пути в истории, нашел, наконец, свое истинное предназначение.

Германия

Иностранец в Санкт-Паули

Еще два года назад свет в домах Гамбурга гаснул только в 21.30. Сегодня общее затемнение начинается уже в 19.45. Если так пойдет и дальше, рано или поздно в этом прибрежном районе ночная тишина будет начинаться уже после полудня, а через какое-то время вообще станет постоянной. У иностранцев, гуляющих по гамбургским улицам после девяти, появляется смутное ощущение, что они единственные из оставшихся в живых в этом вымершем городе. Разве что иногда натолкнутся они на каком-нибудь углу на покачивающиеся фигуры в матросской форме, но и те в любом случае тоже являются иностранцами. Каких-либо иных признаков органической жизни в этом двухмиллионном городе после девяти часов вечера не наблюдается.

За исключением… За исключением Санкт-Паули. Там концентрируется все, что в других больших городах распределяется на несколько различных кварталов и проспектов. Там люди, шум и музыка до самого утра. Санкт-Паули — это любопытная смесь Лас-Вегаса и Содома. Ревущие залы игровых казино сменяются стриптиз-салонами, чьи показательные эротические шоу без стыда и совести нагоняют краску стыда на желтые лица евнухов из Сингапура. Опиумные логова для трансвеститов, трансвеститские логова для курителей опиума, а дополняют программу профессионально проводимые массовые оргии для причаливших морячков.

Добропорядочный гамбургский житель, конечно же, не хочет ничего ни знать, ни говорить о Санкт-Паули. К иностранцам, которые, наоборот, это делают, они проявляют отеческое снисхождение и виновато ссылаются на печальное обстоятельство, что Гамбург — приморский город. И что это единственное явление вырождения, которое приходится волей-неволей принимать и терпеть.