Из сборника «Девушка в тюрбане» - [25]

Он назывался «Устрица» и представлял собой свайную постройку из дерева и стекла на линии прибоя, рядом с крашенными в голубой цвет купальнями. К сваям были привязаны две лодки, качавшиеся на волнах. Некоторые окна оказались зашторены циновками, и на столах, несмотря на обилие дневного света, горели лампы. Посетителей было мало: чета пожилых молчаливых немцев, два интеллигентных молодых человека, светловолосая женщина с собакой — последние курортники. Они сели за угловой столик, поодаль от всех. Официант их, вероятно, узнал — судя по тому, что подлетел к ним с радостно-смущенным лицом, изо всех сил стараясь держаться непринужденно. Заказали камбалу на решетке и шампанское и стали глядеть, как гонимые ветром облака постепенно меняют цвет неба на горизонте. Сейчас граница между морем и небом была темно-синей, а вершина высокого утеса у входа в залив — зеленовато-серебристой, точно глыба льда.

— Невероятно, — помолчав, сказала она, — целый фильм за двадцать дней — это просто абсурд, некоторые сцены снимали даже без дублей.

— Техника авангарда, — улыбнулся он, — этакая лжекиноправда. Кинопроизводство сейчас дорогое, потому так и снимают. — Он принялся скатывать хлебные шарики и выкладывать их перед тарелкой рядком. — Тоже мне, Ангелопулос[33], — с усмешкой пробормотал он, — решил сделать подобие его «Комедиантов» — зрелище внутри зрелища и чтобы мы играли самих себя. Ну, песни той поры и планы-эпизоды — это ладно, но что у него будет вместо мифа и трагедии?

Официант принес шампанское, откупорил бутылку. Она подняла бокал, словно собиралась произнести тост; глаза ее лукаво искрились.

— Мелодрама, — сказала она, — у него будет мелодрама. — Выпила шампанское маленькими глотками и улыбнулась, теперь уже открыто. — Иначе для чего заставлять нас все утрировать, — продолжала она. — В сущности, мы изобразили карикатуру на самих себя.

Он тоже поднял свой бокал.

— Тогда за мелодраму! Ведь, если на то пошло, и Софокл, и Шекспир, и Расин — не что иное, как мелодрама, а я все эти годы тоже только ею и занимался.

— Ну расскажи о себе, — попросила она.

— Ты действительно этого хочешь?

— Конечно.

— Держу ферму в Провансе, уезжаю туда при каждом удобном случае. Природа красивая, люди душевные, лошадей я люблю, словом, мне там хорошо. — Он вновь принялся за хлебные катышки: уже слепил их столько, что они двойным кольцом опоясали его бокал, а теперь старательно двигал их один за другим, будто тренировал свое терпение.

— Я не это имела в виду, — проговорила она.

Он подозвал официанта и заказал еще шампанского.

— Преподаю в академии драматического искусства, — добавил, помолчав, — моя жизнь — это Креонт, Макбет, Генрих Восьмой. — Он виновато улыбнулся. — Специализируюсь на жестокосердых.

Она смотрела на него внимательно, напряженно, словно с тревогой чего-то ждала.

— А кино? — спросила она.

— Пять лет назад снялся в детективе, играл американского сыщика — всего три эпизода, потом меня убивают в лифте. Но в титрах значилось: «а также с участием…» и мое имя во весь экран.

— Ты — миф, — сказала она убежденно.

— Осколок мифа, — поправил он. — Как вот этот окурок, смотри. — Он изобразил отчаянно суровое лицо в клубах дыма от висящей на губе сигареты.

— Не строй из себя Эдди, — засмеялась она.

— А я и есть Эдди, — буркнул он, надвигая на лоб воображаемую шляпу. Затем снова наполнил бокалы, поднял их, протягивая один ей. — Выпьем за кино.

— Если так пойдет и дальше, Эдди, — она шутливо подчеркнула имя, — то на площадку мы заявимся пьяные в дым.

Театральным жестом сняв воображаемую шляпу, он приложил ее к сердцу.

— Тем лучше — в мелодраме как в мелодраме.

На десерт заказали мороженое с горячим шоколадом. Официант торжественно внес в одной руке блюдо с мороженым, в другой — соусник с дымящимся шоколадом. Подавая на стол, он робко, но не без жеманства спросил, не окажут ли они ему честь, поставив автографы на меню, и, когда они ответили согласием, расплылся в довольной улыбке.

Мороженое имело форму большущего цветка с ярко-красными вишнями в центре венчика. Пальцами он положил одну в рот.

— Послушай, — сказал он, — давай изменим финал.

Она взглянула с недоумением — скорее всего, наигранным: ей надо было лишь услышать подтверждение словам, смысл которых она прекрасно поняла.

— Не уезжай, — сказал он, — останься со мной.

Она смущенно уставилась в тарелку.

— Ну, пожалуйста, — произнесла она, — прошу тебя.

— Это из фильма, — заметил он, — те же слова.

— Мы не в фильме, — почти обиженно ответила она, — перестань, ты переигрываешь.

Он отмахнулся, словно и в самом деле собираясь прекратить разговор.

— Но я люблю тебя, — произнес он еле слышно.

На сей раз шутливый тон взяла она.

— Конечно, — согласилась она чуть снисходительно, — в фильме.

— Это одно и то же, — ответил он, — это все фильм.

— Что — все?

— Все. — Он протянул через стол руку и сжал ее пальцы. — Давай пустим пленку обратно и вернемся к началу.

Она смотрела на него, не осмеливаясь что-либо сказать. Позволила погладить себя по руке, ответила тем же сама. И долго подыскивала подходящую реплику.

— Ты забываешь, как называется фильм. «Возврата нет». Сияющий официант уже спешил к ним за автографами, размахивая меню.