Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 1 - [44]

Очень многое в воспитании зависит от классного руководителя, от его умения расположить детей к себе. С таким классным руководителем легче находить общий язык, намечать общие меры воздействия на детей. Однако, и в том случае, если классный руководитель не нашёл дорогу к сердцам учеников, можно найти с ним общие пути воспитания детей. И даже в этом случае они будут гораздо действеннее, чем тогда, когда ты действуешь в одиночку.

«Семья не без урода», — говорит пословица, а я хотела, чтобы не вырос в нашей семье урод, и, кажется, нам это удалось.

Всё та же, неродная

В конце июня 1976 г. в наш почтовый ящик почтальон опустил письмо. Адресат: «Колотова А.Н.», письмо «лично в руки».

Ещё не совсем понимая, от кого такое послание, я распечатала его. Прочитала и старым, совсем уже было забытым, пахнуло со страниц. Написанное детской рукой, небрежно, с ошибками, письмо гласило:

«Здравствуй, бабушка. Почему не пишете? Свете написали уже два письма, а нам не одного. И как у вас совести хватило написать, что мы с мамой вам надоели? Совесть вы ещё не потеряли? Или где-нибудь в поезде её всю потеряли. Да, мы обиделись на тебя, что ты нас не взяла к себе. А Алёночку то безотказно, поди, принимаешь? Ведь она маленькая, по-твоему. А на самом деле ей уже 4 годик идёт. До свидания. Ваша внучка Марина».

Марина — двойничная сестра Ирины и обе они — дочери падчерицы Светланы. Лето прошлого года они жили у нас. Своевольные, упрямые, задиристые, неуступчивые они немало тогда мне доставили неприятных минут. Чуть что — ссорились, потом, бывало, и дрались.

Стыди, разнимай их, успокаивай. Ныне они закончили пять классов. Хотели на целое лето снова приехать к нам, но я не согласилась. «Недели на 2 на 3 —пожалуйста, пусть приезжают, а на всё лето — нет, — сказала я. — Я ведь тоже человек, и очень хочу пожить спокойно. Имею я право хоть в старости на это?»

Но Светлана, привыкшая думать только о себе, ничего не поняла и обиделась.

В конце письма приписка:

«но бабушка, ты на маму ничего не думай. Это я всё сама написала. Она просто мне сказала, пиши, что хочешь. Вот я и написала, что хотела».

Вот он, эгоизм её матери, а моей падчерицы Светланы! Эгоизм, неуважение к старшим, чёрная зависть так и прут с каждой строки письма. Мать, так и не сумевшая преодолеть своё себялюбие, воспитать в себе чувство уважения к другим, даже к тому, кто дал ей образование, заботился о ней, помогал в учёбе, старался уберечь от всего плохого. Мать, считающая, что ей все и всё должны, все обязаны, а она — никому и ничего, вольно или невольно воспитала эти черты в своих детях.

«Эх, Светлана, Светлана! Горько тебе придётся в старости. Твои дочери обязательно перенесут воспитанные тобой эгоизм и неуважение к старшим на тебя саму. Нет, так и осталась ты мне чужой, несмотря на все старания приблизить тебя к себе, сделать тебя родной дочерью. Ты сама лишаешь себя матери, а дочерей бабушки. Никогда ни в одном из моих 6-х сыновей не было и, верю, не будет такого эгоизма, как в тебе. Чужд и ненавистен он нам всем».

Написать ей об этом?

Бесполезно. Не поняла раньше, не поймёт и сейчас. Не сможет понять.

Но мне-то каково? И за что такое грязное, недоброе письмо? До слёз обидно.

Прочитала письмо Петру. Молчит, покрякивает. Вижу: и ему неприятна сия цидулька.

— Как ты думаешь, мне очень приятно получать такие письма? — спрашиваю.

— Конечно, неприятно.

— И за что? Сначала обливала грязью меня перед какой-то тёткой, сейчас научила этому своих дочерей. Приятно мне всё это, да?

— Ну, а я то что сейчас сделаю?!

— Разве не говорила я тебе, что нельзя так поступать, как ты тогда поступал, что надо научить её, прежде всего, думать о других, а потом уже о себе? Ты не хотел ничего слушать. А теперь вот видишь, что получается. Никто, никогда ни моих отца, ни маму, ни братьев, ни меня не называл бессовестными, а тут какие-то девчушки будут совестить меня, не имея никакого понятия о совести. Разве мне не обидно всё это?

Пётр молчит. Возразить было нечего.

— Ну ладно, мать, не обижайся. Я виноват, но что уж сейчас сделаешь? Я вот отчитаю её как следует. Сам напишу ей.

— Смотри, дело твоё. Я не прошу тебя делать это. Хочешь — пиши, хочешь — нет. Только мне она стала после этого письма не дочь, а падчерица. И дочерей её я больше не знаю.

Что-то сломалось в душе под грузом незаслуженных обид. Верно, переполнилась чаша терпения. Письмо Светланиной дочери стало последней каплей.

Да, верно: сорняки живут, если они не вырваны с корнем. Какое-то время их незаметно, но приходит пора, и они снова вылазят наружу. Так и в детях. Не выполешь вовремя плохое, останутся корни в душе, и даёт это плохие ростки.

Не смогла я в Светлане выкорчевать её эгоизм, просто не дали мне сделать это, и вот результат: он пророс в дочерях её.

А сейчас я просто ухожу от зла, потому что стала бессильна. Да и устала я. Хочется тишины и покоя. Каждая обида, даже самая малая, больно ранит душу.

Я — то уж думала, что нашла себе дочь в лице своей падчерицы Светланы, а она так и осталась неродной, чужой. И заблуждений на этот счёт у меня больше не будет.

Такие золотые ребятки и мама, что никак не могут никому надоесть!