Из португальской поэзии XX-XXI веков: традиция и поиск - [2]

Погружение в эту античную стихию, путешествие к началу времен позволяет поэту слышать голос вещей и видеть их, будто впервые. Идея творения находится в центре поэтики Софии де Мелу Брейнер. Она исповедует евангельскую истину: «В начале было Слово». Называть вещи — вот, что роднит поэтическое творчество и открытия мореходов прошлых эпох. Называть вещи — это значит лепить их форму, создавать их. Для поэта вещь не существует до того момента, пока он к ней не приблизится, пока она им не названа. Союз между речью и ви́дением усиливается ощущением присутствия того, о чем говорится, оно здесь, в пределах досягаемости взгляда как пишущего, так и читающего написанное.

Софию называют летописцем наизнанку: описываемые ею события начинаются именно в данный момент, время, протекшее с момента действительных событий, нивелируется. Море служит для Софии средством вечного возвращения не только пространственного, но и временного: «Так время может возвращаться / Мы всегда возобновляемся как море», — пишет София в одном из своих стихотворений. Античная Греция как символ начала мира постоянно присутствует в стихах поэта, дополняясь другими образами: Юг (португальский Алгарве), Восток (в том числе воображаемая Индия и Гоа, где она побывала) — это и есть тот земной рай, потерянный человечеством, яркий цветной «Другой мир», сулящий возрождение. Этот другой мир воплощается для поэта в океане — «чистом королевстве» (эпитет Софии де Мелу). Именно здесь лирический герой встречается с пространственно-временным путешествием, и наибольшей наградой для него служит создание нового человека.

Из мифов прошлого, из борьбы героев с грозной стихией, противопоставляя яркое прошлое и тоску настоящего, она извлекает этику, из нее хочет сплести гармонию Вселенной, найти утерянное в лабиринтах жизни человеческое достоинство, чистоту, стремление к истине.

Она убеждена, что человечество, предоставленное самому себе, самонедостаточно. Путешествие, странствие — мистический символ бесконечности, синоним открытий, чуда, контакта с Другим. Наш современный мир, где все открыто, нанесено на карту, описано, — благодаря воображению поэта, словно затаился в ожидании импульса, толчка, человеческого стремления, в ожидании открытия.

Луиза Нету Жорж, пожалуй, самый оригинальный португальский автор второй половины XX века. При жизни поэта вышли шесть книг стихов, седьмая была опубликована после ее смерти, в тот же год. Большая часть произведений Луизы Нету Жорж переведена на многие языки.

Поэтический язык Луизы с его «спазмами привычного смысла» (как сказала А. К. де Резенде Шиара[4]), то есть смещениями, перемещениями смыслов, искусственным созданием брешей в понимании, которые предлагается заполнить самому читателю, словно превращается из родного языка в иностранный — непривычный и странный. Ее поэтические находки могут шокировать: «красота может быть определена (объяснена) как ботинок на траве». Читателю стихов Луизы трудно перевести ее непривычные образы на привычный язык обыденного человеческого мышления.

Внимание к ритмам, их чередование, их своеобразие, внимание к звуку, постоянные аллитерации в ее стихах — все это говорит о большой роли музыки в поэтике Луизы.

Особенности ее поэтического языка ярко проявились в книге «Неподвижная земля» (1964). Один из стихотворных циклов этой книги называется «Дома́». Стихотворения этого цикла дают читателю настоящую галерею разнообразного поведения и разнообразных типов португальских женщин, каждая из этих женщин отождествляется с каким-то домом. Есть дома-странницы, дом-девственница, дом-проститутка, дом-мятежница, дом-про́клятая и т. д. В стихотворении-послесловии к циклу автор предлагает отменить дом, ставший ненужным его обитателям. Женщина, стремящаяся к свободе, предпочитает дому улицу. Поэт осуждает летаргию и конформизм, охватившие страну при режиме диктатуры, фарисейство, разъедающее ее, как коррозия — железо; яркий пример этому — стихи «Мятежная», «Покорная судьбе».

В стихотворении-послесловии к циклу язык, насыщенный, как обычно, эллипсами, аллитерациями, игрой паронимами, претерпевает метрические разрывы, доходящие до фрагментации слов, до намеренного уродования речи — по аналогии с тем, что происходит с телом и душой лирических героинь. Говоря об улице, призывая предпочесть ее дому, автор даже визуально строит стихотворение так, чтобы оно походило на улицу:

Улица

угроза

раз — ли —

вал-ась

наклон

на вы

— ворот

в стихи — ю

суици-

— да

Намеренное деформирование как реальности, так и языка, противоречивое сочетание образов, постоянная игра смыслами — все это мощно втягивает нас в свою орбиту.

Внимание Луизы Жорж к тому, что обычно упускается из виду в обыденной жизни, ее умение видеть красоту мельчайшего, случайного, фрагментарного, имело продолжение в произведениях многих молодых португальских поэтов.

Но самый интересный из них, в творчестве которого также проросли семена поэтики Луизы Жорж, и чрезвычайно притом отличный от нее всем строем своего поэтического мироощущения, — это Даниэл Фариа. Прослушав курс теологии в католическом португальском университете в Порту, став лиценциатом в 1996 году, проучившись четыре года на филологическом факультете университета в Порту (1994–1998), Фариа решил выбрать для себя монашество и в 1999 году стал послушником в монастыре Синжеверда, где скоропостижно скончался в том же году. При жизни издал пять книг поэзии, две вышли после его смерти, как и том, включивший в себя все стихи Фариа.