Из Лондона в Австралию - [59]

На это обвинение никто не отозвался. Человек этот говорил правду, и еслиб кое-кто из сохранивших рассудок не потушил начинавшегося пожара, то корабль, быть может, погиб бы в пламени. Замечательно, что все это стало ясно только теперь, пока же держался хмель, никто об этом не помышлял.

Последний обед прошел в глубокой тишине. Уже на сегодня чувствовался недостаток, и хорошие едоки встали из-за стола, не насытившись, а воды не было вовсе: Что же будет завтра?

– Там, в каюте, у них еще кое-что припрятано, – прошептал Тристам. – Я уверен, что у них есть провиант.

– Так идите туда, ребята!

Тристам покачал головой. – Я не пойду. Этот Торстратен начнет палить из пистолета.

– Ах ты, заячья морда!

И несколько смельчаков начали стучать в дверь каюты. – С вашего позволения, сэр! Не найдется-ли здесь капельки водицы?

Голландец покачал головой. – У меня и у моих друзей нет ничего. Удостоверьтесь сами, товарищи.

Арестанты жадно осмотрели все углы, даже обыскали постель. Нет! Решительно ничего! У этого бледнолицого человека с важной осанкой не было тайн, он не припрятал ничего съестного; он наравне со всеми терпел от голода и жажды.

Вломившаяся к нему толпа удалилась, с опаской пятясь назад.

– Слушай, – сказал один, – знаешь, что я думаю?

– Ну?

– Этот молодец знается с нечистой силой. Когда они остаются одни с – рубцеватым и с двумя мальчишками, то он скажет такое слово, и стол готов.

– Брр! – вздрогнул другой. – Я бы не стал есть с ними.

– Это почему? А еслиб была дичина, торты и блины?

– И тогда не стал бы. Мне своя душа дороже.

Товарищ его. вздохнул. Да, душа, – сказал он раздумчиво.

– Душа! Есть-ли в нас, в саком деле, что-нибудь такое, к чему не подступишь ни с питьем, ни с картами, ни с какими-нибудь такими жизненными благами? Вот, у нас сколько дней было и вино и всякие хорошие вещи, а – стали-ли мы от этого счастливее, чем прежде?

– Не стали, – признался другой. – Вот потому-то я и говорю, что не стал бы есть, если б мне предложили чего-нибудь из ведьминой кухни.

– Хочешь, я расскажу тебе вообще, что думаю? – прибавил он.

– Ну, рассказывай.

– Видишь, – заговорил тот тихо, доверчивым тоном. – Я думаю, если что достается так себе, зря, без настоящего права, это не приносит счастья. В Лондоне мы таскали из карманов кошельки и отцепляли цепочки, в том убеждении, что они имеют в изобилии все блага жизни, а мы бедны; но за то нам приходилось жить, как затравленным зайцам, вечно под страхом преследования, вечно в бегах. Теперь то же самое, – только не люди, не человеческие законы нас преследуют, а жестокая смерть. Еще дня три, а потом, при такой жаре, даже самые сильные не выдержат без воды.

Полный отчаяния взгляд встретился с его взглядом. «Неужели мы должны умереть так скоро? Это ужасно!»

В это время появилось бледное лицо Тристама.

– Ну, как дела? Нашли вы воду, или мясо?

Они, молча, покачали головами. На Тристама уже начинали смотреть, как на причину общего бедствия, и относиться к нему с ненавистью, которую не старались скрывать.

Он смотрел на них с вытянутой физиономией, кровь горячей струей прилила ему к сердцу. Не началось ли уже брожение, беспокойство, которое грозит ему, рано или поздно, опасностью?

Если бы у него были крылья, он немедленно улетел бы с корабля.

Торстратен, со своей стороны, после переговоров, с арестантами, тоже озабоченно покачивал головой. Правда, в потайном стенном шкафу, скрытом за шкафом, у него оставались еще кой-какие запасы, которых не нашли арестанты, но самое появление арестантов уже доказывало, что провиизия истощилась, и что голодная смерть ломится в двери. Еще несколько дней, а затем…

Без ужаса нельзя было думать об этом.

Напрасно взоры с беспокойством искали по сторонам, напрасно надежды летели навстречу спасению, ожидая его с часа на час: нигде не было земли, осененной деревьями и орошаемой ручьями, и там, где море сходилось с небом, казалось, тюремные стены окружали корабль; покинутый живыми, фрегат медленно шел по течению, гонимый ветром по океану, – куда, это было известно одному Богу.

По жилам Торстратена пробегал то жар, то холод.

Умереть под этим теплым небом, с тысячами в кармане, умереть жертвой простого, презренного голода, – это ужасно.

– Антон, – сказал он хриплым голосом.

– Сэр?

– Антон, подойди ко мне, добрый мальчик. Ты должен попытаться еще раз, еще раз поговорить с капитаном Ловэлем. Наверное, и сам он не желает умереть с голода, да не пожелает и товарищей вести на гибель. Передай ему мое предложение, которое, по совести, он может принять.

Наш друг еле заметно покачал головой. – Я пойду, сэр, отвечал он покорно.

– Хорошо, хорошо, мой юноша. Так скажи ему следующее. Я согласен сегодня же освободить его и его товарищей, но за это он должен пойти со мной на сделку, он должен… солгать, да, солгать, я не могу подобрать другого слова. Но неужели же это действительно до такой степени дурно? Он должен обещать всему этому сброду, что предоставит им свободно бежать; когда же мы дойдем до гавани, он без труда может справиться с ними, при помощи солдат. Только меня пусть отпустит на волю. Одного меня. Можешь ты передать ему это от меня, мой добрый юноша?