Из истории первых веков христианства - [39]

Но как ни горячо относится Августин к спасению римских душ, как раз эта идея государства Божия должна отвлекать его от всего земного. Эти слова не случайно были произнесены перед окончательным падением Рима, столетием раньше такой тон не был бы возможен. Вся римская история, по мнению Августина, едва ли стоила стараний. Что же достигнуто? спрашивает он. В течение 240 лет кровопролитий, следовавших за основанием города, территория последнего увеличилась всего на 20 миль. Результатом всего, после потоков крови, было порабощение обессиленного государства Августом. Если бы тогда уже были христиане, то несомненно им бы приписали все эти несчастья. – Далее, апологет все еще считает нужных опровергать веру в богов. При этом по качеству он употреблял совершенно те же средства, как его предшественники; разница заключается лишь в том, что он и здесь охватывает гораздо более широкий горизонт, обнаруживает гораздо большую начитанность. Прежде всего он стремится снова раскрыть перед глазами читателя ту бездну, которая отделяет веру образованных греков и римлян от веры простого народа и в противовес этому дает полное изображение христианства во всей его последовательности. И его совершенно не трогают старые замечания противников о том, почему Бог допустил существование столь неприятного христианам языческого мира, почему он довел людей до грехопадения, когда должен был отлично предвидеть это. Наряду с множеством важнейших трактатов греков и их римских подражателей о судьбе, о фатуме, воззрения Августина, хотя и не вполне оригинальные, играют благодаря их категоричности не малую роль. Римское государство, говорит он, так же происходит от Бога, как ассирияне и персы, как все вообще развитие мира. Он отдавал государство в руки добрых и в руки злых. Веспасиану и Домициану, Константину и Юлиану Отступнику. Если причины идеальных фактов не поддаются объяснению, это не значит, что они отсутствуют. Так же обстоит и с каждым отдельным человеком: фатум и свободная воля не исключают друг друга, ибо наша воля есть лишь часть порядка вещей.

Бесконечной утонченностью отличается дальнейшая его борьба против философии язычников. Всякий, изучающий эту литературу от первых, нередко столь неловких, нападений христиан на величественное здание греческой философии до рассматриваемого времени, несомненно отдаст пальму первенства Августину. Его предшественники, за немногими исключениями, нападали главным образом на внешния укрепления, которые рушились уже сами собой, он же проникает в самую цитадель врага. Другие бранятся, он спорит. Он мыслит исторически, язычество для него не является каким-то шарлатанством, беспорядочным бредом, нет – это великое мировоззрение. Он достаточно искренен, чтобы признал борьбу весьма трудной; ибо, говорит он, философы нередко говорят вполне согласно с нами. Он оставляет мысль, уже ранее нерешительно отвергнутую Евсевием, что Платон заимствовал свое учение у пророков, и указывает на хронологическую невозможность этого взгляда, который, однако, между тем, уже почти превратился в догмат. Платон и Порфирий в совокупности могли бы составить одну христианскую личность. И еще более: он признает, что эти язычники имели перед христианами одно преимущество: они в свое время открыто и прямо высказывали свои взгляды, христианин же в настоящее время должен заботиться о том, чтобы не оскорбить религиозного слуха. В этих словах видна не только искренность, но и полное спокойствие победителя; он уверен в своем деле, хотя бы некоторые частности и заставляли его иногда задумываться. Так, когда враги, напр. Цельз, указывают на наивность христианской истории сотворения мира, смеются над тем, что, по мнению христиан, дни существовали уже до сотворения солнца, то Августин отвечает на это, что подобные частности недоступны нашему пониманию; когда спрашивают, что делал Бог до появления вселенной, то на этот вопрос можно сказать лишь, что легкомысленно и неразумно мерить Бога человеческой меркой: Бог в покое совершенно тот же, что и Бог в деятельности. По библии, с сотворения мира прошло около 6000 лет, и с этим, по-видимому, совпадают вычисления восточных ученых. Но если даже мы пойдем навстречу противникам и примем 6000 лет, то и это будет лишь мгновение по сравнению с вечностью. И когда с языческой стороны напирают на то, что ничто не может произойти вопреки природе, то мы, христиане, указываем на множество чудес, совершавшихся, как говорят, также и в языческие времена: чудо совершается не вопреки природе, а вопреки нашим собственным сведениям о природе. – И это опять одна из глубочайших мыслей Августина, которая вечно будет иметь значение не столько потому, что он впервые ее высказал, сколько потому, что она заключает в себе ядро всякой апологетики против подобных нападений и в силу этого и ныне еще кажется новой. Правда, этот взгляд имеет и свои весьма слабые стороны. В своей борьбе с эллинским скептицизмом Августин тщательно искал чудес и видел их всюду; он говорит о чудесных исцелениях больных, или следуя старому народному верованию, он утверждает, якобы на основании наблюдений, что труп павлина не подвергается тлению. Этим, особенно последней фразой, он подготовил воззрения средних веков и содействовал тому, что возвышенная, непоколебимая христианская вера, которая победила в борьбе с греческим скептицизмом и сделалась великой, снова выродилась в суеверие.